Начало духовного пути Александра Блока

О, весна без конца и без краю — Без конца и без крат мечта! Узнаю тебя, жизнь! Принимаю! И приветствую звоном щита!

А. Блок В целом поэзия Блока воспринимается как на редкость откровенная и искренняя лирическая исповедь, раскрывающая душевный мир человека, потрясенного предельно обострившимися в его эпоху общественно-историческими противоречиями. Связующим началом этой поэзии, точкой притяжения ее различных и многообразных тем служит образ самого поэта , от лица которого идет лирическая исповедь. Блок открыто и прямо утверждал в поэзии свою литературную личность, свое «я».

Он сам охарактеризовал все свои стихи как растянувшийся на много лет «дневник его жизни». Но великий лирический поэт, говоря о себе и о своем, всегда говорит за всех и об общем. Потому что истинный поэт всегда «эхо мира, а не только нянька своей души», по крылатому выражению М. Горького. Поэзия Александра Блока потому и приобрела такое мощное и широкое звучание, что этот лирик, сумев почувствовать и воплотить в своем творчестве главное и решающее в жизни века — ту борьбу нового со старым, которая составила основное содержание исторического процесса, обрел право говорить уже не только от своего имени, но и от лица всего своего поколения, от лица тех, кого он назвал «детьми страшных лет России»: Рожденные в года глухие Пути не помнят своего.

Мы — дети страшных лет России — Забыть не в силах ничего. Испепеляющие годы! Безумья ль в вас, надежды ль весть?

От дней войны, от дней свободы — Кровавый отсвет в лицах есть. Время, история, буря века, бушевавшая вокруг Блока, — вот та среда, в которой рождалась его великая поэзия, и реальная русская жизнь предреволюционных лет всегда просвечивает сквозь ее сюжеты, символы и метафоры. Поэтому глубоко прав был Блок, когда однажды, выступая перед публикой со своими стихами, в ответ на просьбу прочесть «о России» сказал: «Это все — о России». Путь «среди революций», пройденный Александром Блоком, был отнюдь не легким и не гладким.

Идут часы, и дни, и годы, Хочу стряхнуть какой-то сон, Взглянуть в лицо людей, природы, Рассеять сумерки времен,.,- писал Блок, и именно это составляло суть и пафос его напряженных идейных и художественных исканий. Сумерки того времени, когда он жил и писал, порой, бесспорно, затемняли его зрение. Но вместе с тем сама жизнь властно переучивала поэта, вела его за собой и помогала ему стряхнуть с себя тяготившие его «сны». А начал Блок как раз с полного погружения в «сны», с исповедания веры в возможность религиозно-нравственного преображения мира и «духовного» обновления человечества.

Испытывая сильное воздействие модных в ту пору философских и художественных воззрений , он пытался найти в вере в потусторонние «миры иные» ответ на свои еще неотчетливые духовные запросы и тревожные предчувствия. В юношеской лирике Блока все овеяно атмосферой мистической тайны и совершающегося чуда. Все в этой лирике «робко и темно», зыбко и туманно, подчас неуловимо, только «намек» весенней песни, только клочок светлого неба, какие-то отблески, ка кие-то «клики»…

И все это знаки «нездешних надежд» на вселенское «непостижное чудо», на явление Вечной Девы, Прекрасной Дамы, «величавой Вечной Жены», «Девы-Зари — Купины», в образе которой для Блока воплощалось некое всеединое божественное начало, долженствующее «спасти мир» и возродить человечество к новой, идеально-совершенной жизни. Предчувствую Тебя. Года проходят мимо — Все в облике одном предчувствую Тебя. Весь горизонт в огне — и ясен нестерпимо.

И молча жду, — тоскуя и любя… Вхожу я в темные храмы, Совершаю бедный обряд, Там жду я Прекрасной Дамы В мерцаньи красных лампад… Эта тема ожидания и предчувствия каких-то чудесных перемен — господствующая в юношеской лирике Блока.

Поэт уже и тогда чувствовал неясную тревогу, ловил ее «знаки», уже и тогда замечал, что вокруг него ширится и растет «буря жизни» , но еще страшился этой бури и пытался укрыться от нее в идеальный мир своей мечты и фантазии, где нет ни человеческих слез, ни мук, ни крови, а только музыка, розы, лазурь, «улыбки, сказки и сны’.’. Даже свои «земные», вполне реальные переживания и впечатления юный Блок пытался перетолковать в духе мистической веры, как нечто «сверхреальное». Впрочем, живое чувство истинного поэта подчас сопротивлялось этому и упрямо прорастало сквозь зыбкую оболочку условного, мифологизированного мира, в котором он пребывал. Поэзия сплошь и рядом побеждала в ранних стихах Блока метафизику. И тогда пейзажи и любовные сюжеты обретали художественную плоть, как, например, в рассказе о безмолвных встречах с любимой девушкой , где вечерний туман, рябь воды, камыш и весло, которым вооружена героиня, создают эстетическое, эмоциональное впечатление вне каких-либо мистических истолкований, и даже «вечерние све^ чи», загоравшиеся на песчаной косе, теряют свой иносказательный смысл, оказываясь на поверку тонкоствольными соснами, освещенными заходящим солнцем. . Конкретно-чувственное, эмоциональное, непосредственное ощущение жизни все более властно проникало в лирику Блока — и тогда появлялись такие стихи, как, к примеру, «Мне снились веселые думы… «, в которых еще притягательная для поэта тема «сбывшегося чуда» разрешается в зримой и пластически совершенной картине весеннего ледохода, и ледоход этот не иносказательный, а совершенно реальный, петербургский, и «веселые красные люди» с топорами — это реальные петербургские плотники, смолившие лодки на Большой Невке, где и наблюдал их поэт.

Но наиболее существенно, что в интимный лирический мир Блока с каждым годом все более настойчиво врывались впечатления социальной действительности. Мирные деревенские пейзажи, на фоне которых развертывался мистический роман поэта с его Прекрасной Дамой, вытесняются резко очерченными, часто фантасмагорическими картинами большого города Петербурга. И вот что особенно знаменательно: как только поэт стал внимательнее, пристальнее вглядываться в окружавшую его реальную жизнь, ему открылись ее чудовищные контрасты и непримиримые противоречия — голод голодных и сытость сытых, и в нем громко заговорила совесть.