Над легкостью чужой строки вздыхая

Я боюсь Пушкина. Честное слово. То ли с подачи чтецов классического толка, то ли с той поры, когда в школе нам намекали: шутки кончились, приступаем к изучению творчества Пушкина, великого русского поэта… Отношения с Великими вообще складываются трудно, и, кажется, не только у меня. К чему околачиваться у таких пьедесталов, а уж если так случилось — делай соответствующее лицо, модель подобных отношений известна.

Про Пушкина же и говорить не приходится: он такой великий, что и читать не обязательно; такой великий, что не остается места на «любовь-нелюбовь».

Несправедливо упрекать школу в том, что она не протаптывает дорожку к великому поэту. Протаптывает, да еще ведет по ней своих неорганизованных экскурсантов. Впрочем, ведет все с тем же неизбежным мотивом — «великий русский поэт». Верстовые столбы на этом пути также знакомы: биография, этапы творческого пути, традиции и новаторство…

Варианты? Возможны и варианты. К примеру, вначале — традиции и новаторство, потом — биография и напоследок — этапы творчества.

От перестановки мест слагаемых результат не только не меняется, а нередко отсутствует или остается за кадром. Впрочем, не обманываем ли мы себя, и был ли мальчик, в смысле — результат?

Но — стоп! Признаюсь, мне по вкусу иное начало. Например, цветаевское, чудесное: «В красной комнате был тайный шкаф. Но до тайного шкафа было другое, была картина в спальне матери — «Дуэль».

Снег, черные прутья деревец, двое черных людей проводят третьего, подмышки, к саням… Дантес вызвал Пушкина на дуэль, то есть заманил его на снег и там, между черных безлистных деревец, убил».

Кому из нас неведомо это до-знание, это предшествующее знанию ощущение? Слава Богу, эти отсветы какими-то путями доходят и до нас, лишенных красной комнаты с тайным шкафом… Мы знаем о Пушкине задолго до той минуты, когда учитель выведет на доске ту или иную «пушкинскую» тему. Этим знанием не следует пренебрегать — пусть вспоминают ваши ученики, что знали о Пушкине, когда еще не умели читать. Быть может, видели на картинке, как «ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет», и про дуэль, скорее всего, слышали.

Да, скорее всего, даже если не все еще точно знают, что такое дуэль, — уж очень мощным оказалось эхо выстрелов на Черной речке . А пока, ну что ж, — картинки? Пусть будут картинки. Кот ученый?

Пожалуйста! Это их, личное, знание, если угодно — воспоминание о человеке, умевшем сочинять стихи, которые легко запоминались… Не будем же торопиться заслонять это знание информацией, пусть даже полезной и разносторонней, это время еще наступит, а пока почитаем Пушкина Наугад! И не надо пугаться этого Наугад, в нем нет никакого преступления.

Что дурного в том, что мы для начала полистаем книгу?..

Что почитать? Само собой, что любите. Возраст слушателей меня в данную минуту не волнует, ибо — и это существенно — я буду читать в первую очередь для себя. А уж если это Для себя состоится, оно, без сомнения, состоится и для них.

Чтец я неважный, скорее всего, никакой, но в данном конкретном случае мое живое чтение окажется более мощным и эффективным, чем чтение мастера в записи, преподнесенное с помощью технических средств. Мой голос , уязвимый и беззащитный, сейчас сильнее голоса — страшно сказать! — Юрского или Козакова. Воспользуйтесь же этим и читайте, сколько хватит духу, читайте для себя, а стало быть, для них.

…Иногда я прерываю собственное чтение. Для чего? Для разговора с ними . Я пытаюсь представить, сколько, наверное, листов бумаги, перечеркнутых, переписанных и вновь перечеркнутых, появлялось на свет, пока не возникли слова:

Но вот пред витязем пещера; В пещере свет. Он прямо к ней Идет под дремлющие своды…

Хорошо, если мои слушатели со мной не согласятся. Если вообразят, что писалось это мгновенно, стремительно, как под диктовку, еще быстрее . Но все равно я покажу им пушкинские черновики — пусть знают, под какую диктовку пишет поэт. (Как к слову придется здесь описание Тынянова, которое я, предваряя или не предваряя пояснительным рассказом, им и прочитаю: «Это было похоже на болезнь.

Он мучился, ловил слова, приходили рифмы. Потом он читал и поражался: рифмы были не те. Он зачеркивал слово за словом.

Рифмы оставались. Он начинал привыкать к тому, что слова не те и что их слишком много… Он не мог не писать, но потом в отчаянии рвал.

Стихи иногда ему снились по ночам, утром он их забывал». И еще: «Казалось, ему было тяжело сознаться в стихах, как в преступлении».)

Итак, в каком бы месте мы ни вошли в эту реку, вынырнуть придется там, где ломаются перья и рвется бумага, где точность и мимолетность сошлись в одно, где в стихах сознаться тяжко, как в преступлении, ибо легкая поступь больно дается. Каким бы путем мы ни повели наших учеников, мы должны оставить их, в конце концов, наедине с главной проблемой, наиважнейшей и неразрешимой — тайной творчества. Без этого все остальные вопросы второстепенны.

Потому в ходе одной из первых бесед я предлагаю ребятам поразмышлять, так сказать, в таком направлении: Лицей. Пушкин сочиняет стих. Человек пишет стихи. Я пишу стихи. Кому что по вкусу.

Дорога от лицейской кельи к собственной пустыне отрочества короче, чем кажется. И пусть даже не будет безусловного попадания в цель — направление задано.