Наша великая Зоя: in memoriam

Давно уже замечено, что разных людей именуют в разговорах за глаза по-разному. Идут в ход отчества и фамилии , прозвища и псевдонимы. Кто-то навек будет называться целиком по имени-отчеству, кто-то останется аббревиатурой.

Ее звали всегда и все, коллеги и ученики, независимо от возраста и статуса — по имени. Без имени, как известно, нет человека. Пожалуй, верно и обратное: право на имя заслуживает только Человек с большой буквы. Именно таким человеком она была и остается для всех, кто имел счастье работать с ней, у нее учиться, играть в ее школьных спектаклях, читать книги с ее пометками на полях, ходить с ней в театры и на кинопоказы, бывать у нее дома, слушать ее лекции, кто знает наизусть номер ее телефона — и чье сердце сжалось от горькой вести о ее смерти.

Зоя.

Зоя Александровна Блюмина.

Наша великая Зоя…

Есть случаи, которые определяют всю твою жизнь. Благодаря такому случаю в 1991 году я, желторотым студентом-филологом, попал в московскую школу № 57: прочитать в гуманитарном классе лекции по фольклору, которым тогда занимался. У школьного расписания я должен был встретиться с учителем литературы, который вел этот класс. Как сейчас помню быстрый шепот своего провожатого, указавшего мне на высокую, статную женщину, идущую по коридору: «А вот и Зоя!» — и взгляд этой женщины, быстрый, оценивающий, все мгновенно во мне понявший и одновременно по-женски кокетливый, задорный и бесконечно мудрый.

Взгляд, решивший в моей профессиональной жизни все.

Меня взяли на работу в 57-ю — как сейчас понимаю, именно по настоянию Зои. Впрочем, мне, краснодипломнику МГУ, казалось тогда само собой разумеющимся, что исключительно мои таланты стали причиной трудоустройства в одну из лучших школ Москвы. Очень скоро выяснилось, что талантов этих не хватает даже на то, чтобы держать на уроке дисциплину. В моем ведении оказался 6-й класс, ходивший на головах, а потом и два 11-х, в которых учились ребята младше меня всего на шесть лет и никак не желавшие видеть во мне педагога .

Я взвыл и собрался уже было увольняться, но тут Зоя поймала меня в коридоре и, буквально загнав в угол, коротко и энергично вправила мне мозги.

С того дня я перестал корчить из себя университетского вундеркинда и сделался подмастерьем.

Зоя, засучив рукава, учила меня всему: как входить в класс, как одеваться, как управлять интонацией, куда девать руки, когда говоришь. Как диктовать, читать стихи, проверять тетради, объясняться с начальством. Как выносить за шкирку в коридор «доставшего» всех ученика, не меняясь в лице и продолжая объяснять урок. Под ее руководством я заново изучал историю литературы — причем открыл для себя столько, сколько не узнал за все годы обучения в университете.

Тетрадки и листочки с записями Зоиных слов я до сих пор беру с собой на урок. От нее я узнавал о новых театральных постановках и великих актерах второй половины XX века, о спектаклях, которые она пересмотрела во всех театрах обеих столиц. Она знакомила меня с людьми и книгами, которые расширяли горизонты.

Но самое главное — это были ее уроки, на которые я пробирался при малейшей возможности. Я не постигал, как можно так спокойно, естественно и так глубоко говорить о литературе. Помню, однажды мне нужно было читать с шестиклассниками чеховскую «Степь». Дома открыл эту повесть — и понял, что пропал. Длинно, скучно, бессюжетно.

Как можно это изучать? На следующий день решил подсмотреть, что же будет делать Зоя со своим, параллельным, классом. Она вошла в класс и без всяких предписанных методикой «организационных моментов» и «предкоммуникативных фаз» сказала просто: «Я тут книжку нашла одну…» Помолчала и добавила: «На помойке…» Еще помолчала: «Без обложки. Так вот: нашла книжку, стала читать — и не пойму, Толстой или нет?» «Давайте я вам сейчас вслух почитаю, а вы мне скажете, как вы думаете — Толстой или не Толстой».

И стала читать.

Я был просто потрясен. Такой методики мне никогда не преподавали. Урок литературы, как его видят наши присяжные методисты, — это жесткий каркас, выстроенный по определенному шаблону и обросший штампованными ходами и фразами, как корабль ракушками.

Такой подход к школьной литературе торжествует в нашем школьном образовании и сегодня . Зоя отменяла этот тусклый методический взгляд на вещи сразу же, одним своим появлением в классе. С первой же секунды разговора он приобретал какой-то непостижимым образом связанный именно с тобой интерес.

Как она это делала? Почему через две минуты после чтения вверх ползли руки — и Дети начинали говорить, свободно и просто? При чем тут «помойка»? И разве можно так — о великом?

Впрочем, все эти вопросы, вихрем проносившиеся в голове, тут же исчезали — просто было некогда о них думать, настолько затягивало то, что происходило на уроке.

Меня, когда я сам учился в средних классах школы, раздражало свое непонимание первого учительского вопроса, первого шага, который нужно сделать в произведение. Вернее, не самого вопроса, а процесса его возникновения. Почему, условно говоря, здесь мне предлагается посмотреть на композицию, а здесь — обратить внимание на количество глаголов? Я готов был про все это думать — но я не понимал, почему учитель догадался, что спросить надо именно об этом.

Откуда и как к нему приходит первый вопрос, образ той тропинки, по которой надо входить в «темный лес» произведения? Значит, он что-то знает, чего не знаю я — и упорно это знание мне не сообщает. Это меня злило.

На уроках Зои я увидел нечто совсем другое — и, собственно, только на них и понял, чего мне не хватало. Она не делала первый шаг за тебя — она учила, как его можешь сделать именно ты. Типичный Зоин прием — прочитать вслух полстраницы текста и потом задать гениальный в своей простоте вопрос: «Ну и что с этим можно делать?» И через секунду — лес рук, какое-то орово, из которого она какими-то волшебными движениями вытягивает и вытягивает главные нити урока. За таким подходом к уроку стоит огромный опыт, колоссальная подготовительная работа: учителя знают, как трудно бывает «раскачать» класс, вызвать интерес, как радуешься иногда хотя бы одной поднятой руке, как угнетает молчание.

Впрочем, и с такой реакцией класса Зоя умела работать: «На какую тему молчать будем?» — один из ее коронных вопросов, за которым обычно следовал смех и что-то незаметно сдвигалось с самой мертвой точки. А то могла и так сказать: «Ну вы пока помолчите, а я своими делами позанимаюсь» — и садилась к столу что-то читать…

Предугадать ее было невозможно — в этом был еще один секрет Зоиного мастерства. Чего греха таить, школьники часто воспринимают своих учителей как людей устаревших, не таких сообразительных и быстрых, как они сами. Учитель должен уметь опережать, удивлять, обгонять, быть непредсказуемым.

Зоя владела этим искусством в совершенстве — может быть, поэтому всегда и оставалась молодой.

Как я сейчас понимаю, мой педагогический «голос» поставила мне Зоя. Да и не одному только мне. Постепенно, с годами приоткрывался для меня масштаб ее личности, чтобы однажды, во время празднования ее 70-летия, буквально ошеломить: такого количества людей, от известных всей стране до самых простых, людей, которые пришли поздравить своего учителя, мне даже представить бы не удалось. Это и неудивительно: ведь первый свой урок она дала еще в 1949 году в 46-й мужской средней школе Фрунзенского района.

Затем была аспирантура, работа в ИМЛИ. Ее научным руководителем был Ю. Г. Оксман, один из крупнейших литературоведов ХХ века. Зое прочили блестящую научную карьеру, но она выбрала школу. На рубеже 60-70-х годов она преподавала в знаменитой Второй школе, славившейся своим свободомыслием, затем долгое время работала в школе № 56.

В 57-й, известной своими математиками, она организовала гуманитарные классы — теперь одни из сильнейших в столице.

В годы перестройки она — одна из первых в стране — начала разрабатывать новую авторскую программу литературного образования , на которую, кстати, перешли многие школы в разных городах. Эту экспериментальную деятельность всячески поддерживал директор Московского института развития образовательных систем А. М. Абрамов, организовавший в институте специальную лабораторию литературного образования. Через курсы, которые проводил тогда институт, прошло большое количество творческих учителей Москвы.

Они тоже — Зоины ученики.

Сейчас в образовательной среде ведутся нескончаемые споры о необходимости повышения квалификации педагогов. Под это дело чуть ли не новый нацпроект хотят затевать, с большими деньгами, сертифицированными программами, учебниками, учебными планами… Мое глубокое убеждение, которые я вынес из многолетнего профессионального общения с Зоей: педагогическая традиция передается только через людей. Ее невозможно описать — она должна быть, как сказал поэт, согрета теплыми губами.

Надо просто ходить на уроки к таким людям, как Зоя, садиться где-нибудь в уголке — и смотреть, слушать, учиться свободе и подлинности. Пока эти люди есть. Пока эти люди живы…

С уходом Зои из нашего литературного образования ушла целая эпоха. Да, останется целая когорта учителей, которых она сформировала, удержала в Профессии, в которых вдохнула свое дыхание. Останутся идеи, книги и статьи, видеозаписи уроков. Мощный импульс, исходивший от нее, такого свойства, что с течением времени не затухает, а наоборот, возрастает в силе, преобразуясь и видоизменяясь в других людях. Все так — кроме одного.

Ее нет. И уже не будет никогда.

Она умерла в первую субботу февраля, в день традиционной встречи выпускников. Есть какое-то высокое значение в этом символическом уходе, когда разлука оборачивается встречей. Помню один из уроков Зои, на который я попал еще будучи студентом.

Она читала стихи, медленно, крупно, как могла читать только она.

Я скоро весь умру. Но, тень мою любя, Храните рукопись, о други, для себя! Когда гроза пройдет, толпою суеверной Сбирайтесь иногда читать мой свиток верный, И, долго слушая, скажите: это он; Вот речь его.

А я, забыв могильный сон, Взойду невидимо и сяду между вами, И сам заслушаюсь, и вашими слезами Упьюсь…

Читая, она, как и всегда, внимательно смотрела в лица своих слушателей. На последних строках она медленно, в такт словам перевела свой взгляд на пустой стул за последней партой и почти шепотом произнесла, указывая на него еле заметным кивком головы: «И сяду между вами…» Была какая-то магнетическая сила в ее голосе и жесте — и показалось в тот миг, что и вправду между нами тень поэта.

Для меня так и останутся навсегда эти стихи — стихами о ней.

О Зое.

Зое Александровне Блюминой.

Нашей великой Зое…