Настоящее не может быть оторвано от прошлого (по роману “Горячий снег” Юрия Бондарева)

“Горячий снег” Юрия Бондарева, появившийся в 1969 году, после “Тишины” и “Родственников”, возвращал нас к военным событиям зимы 1942 года. И в этом возвращении просматривалась закономерность: сказывались свойства общественно-исторической действительности, потрясенной до самого основания второй мировой войной и требовавшей дальнейшего художественного осмысления; заявляли о себе потребности мужающего искусства, ищущего форм, адекватных эпическому и трагедийному содержанию пережитого.

Преобладающей чертой литературного развития становилась тяга к эпичности, к масштабным историческим и философским обобщениям. Вторая мировая война привела в движение все слои общественного бытия, дала неслыханной силы импульс нравственно-политическим антагонизмам, по сей день поляризующим силы добра и зла, справедливости и беззакония. Предрешая новые пути в грядущее, она мгновенно, подобно землетрясению, обнажила всеобщие социальные, экономические, национальные и моральные коллизии, разрешив одни из них, до чрезвычайности укрупнив другие, вызвав к жизни новые.

Она не осталась достоянием памяти только тех, кто лично пережил ее трагедию. Она и сегодня питает острейшие противоречия, сближая или разобщая и ожесточая людей. Конфликт между идеологией человеконенавистнического милитаризма и демократического гуманизма не исчерпал себя с последними артиллерийскими залпами в честь победы над гитлеровской Германией. Его зловещие отсветы продолжали омрачать современную жизнь. Противоречия, заложенные в этом конфликте, не переставали детонировать, поддерживая неистощимость фронтового “горючего” в творчестве писателей разных стран и поколений. В том числе и тех, кто не был непосредственным участником войны по возрасту. Примером поражающей проницательности и психологического драматизма может служить повесть Валентина Распутина “Живи и помни”, рожденная отзвуками военных потрясений. Новые обретения и открытия, делаемые литераторами на старом, уже, казалось, израсходованном материале, свидетельствовали о глубине и всеохватности пережитого, взывали к истине, которую кое-кто хотел бы забыть или причесать на свой лад.

Романы “Горячий снег” и “Берег” Юрия Бондарева, как и киноэпопея “Освобождение”, написанная им совместно с Озеровым и О. Кургановым, отзывались на объективные потребности времени, свидетельствовали о необходимости углубления романного мышления. Обращение Бондарева, как и ряда других писателей, к переломным, трагическим этапам истории – предвоенной, военной, послевоенной – связано, по-видимому, более всего с потребностью анализа истории с высоты современного художественного и жизненного опыта. Но это требовало и более усовершенствованного художественного инструментария. Ни старый многоплановый и многофигурный роман сам по себе, ни роман лирико-психологический даже на том уровне, какого он достиг в последние десятилетия, не были в состоянии полностью удовлетворить этим новым требованиям,

“Горячий снег”, если сравнить его с предыдущими романами и повестями автора, произведение во многих отношениях новое. И прежде всего по новому ощущению жизни и истории. Этот роман возник и развернулся на более широком основании, что сказалось в новизне и богатстве его содержания, более масштабного и философически размышляющего, тяготеющего к новой жанровой структуре. И вместе с тем он часть биографии самого писателя. Биографию, понимаемой как непрерывность жизни человека и человечества. Эта генерализующая идея, заявленная в романе о битве под Сталинградом, во всей своей полноте развернется и в последующих произведениях Юрия Бондарева, особенно в “Береге”.

“Настоящее не может быть оторвано... от прошлого,- говорит Бондарев,- иначе теряются нравственные связи. В настоящем всегда есть прошлое… Человек, отказавшийся от своего прошлого, ставит себя в положение больного, потерявшего память, забывшего отца и мать, своих детей и таким образом начинающего жить с нуля. Наше настоящее – это сумма социальных явлений, счет которых начался не сегодня. Осмыслить настоящее невозможно без уходящих в историю пунктиров, так же как невозможно познать характер человека без его прошлого, вернее – без суммы поступков”.

Драматизм истории открывался уже в повестях Юрия Бондарева, сразу всеми замеченных. Их форма гармонировала с содержанием потому, что “движение времени представало как сконцентрированное развитие характеров”. Писатель, по его выражению, “не широтой повествования, а глубиной острого зрения искал истину в стремительной направленности, в резком изломе, в предельный момент человеческого взлета и человеческого падения”.

В сплаве эпоса с лиричностью и драматизмом зримо сказывались расширяющиеся возможности художественной литературы, углубляющей изобразительные возможности жанров. Дальнейшему жанровому синтетизму благоприятствовал и сам материал действительности, перенасыщенный трагическими. коллизиями субъективного и общечеловеческого значения, и эстетическая природа эпических жанров, и уже отмечавшиеся сдвиги в социальной жизни народа, неустанно укорачивавшие дистанцию между личностью и обществом.

Идея единства, целостности, эстетического и философского осмысливания исторического бытия в формах, свойственных эпосу, была особенно близка событиям, основанным на военном конфликте, ибо в войне принимала участие вся нация, весь народ поднимался на самозащиту и на защиту своих жизненных интересов. Эта поистине эпическая ситуация налагала свой особый отпечаток и на характер литературного героя, который Гегель назвал “эпическим”, “естественным” характером. Его генерализующей чертой Гегель полагал в первую очередь храбрость, считая, что храбрость представляет собой черту морали, духовного сознания и воли личности.

Новый эпический роман, опиравшийся на всенародное значение изображаемой ситуации, поэтому не случайно был сосредоточен на духовных коллизиях, на исследовании морали и ее новых черт. “В военных вещах,- говорит Бондарев,- мне особенно интересно то, как солдаты на передовой ежечасно и ежедневно преодолевают самих себя. По-моему, это и есть на войне подвиг. Человек, ее испытывающий на войне естественные чувства, к которым относится чувство опасности и вероятности смерти,- явление патологическое. Вряд ли это может стать предметом реалистического искусства. Как это ни странно, в моменты смертельной опасности воображение людей становится чрезвычайно ярким и обостренным: в своем лихорадочном воображении человек может умереть несколько раз. Подчас это и рождает трусов. Человек, умеющий подавлять чувство страха, способен на каждодневное мужество – и в этом я вижу героическое начало”.

Глобальность изображаемого события не заслоняет от Юрия Бондарева отдельной личности со всем богатством ее индивидуальной субъективности, с ее личными переживаниями, с коллизией, ломающей или окончательно формирующей характер героя. Индивидуализация, не противореча эпическому углу зрения, становится одним из убедительнейших средств достижения главной эпической цели писателя.

Проблемы жизни и смерти, свободы и рабства, героизма и трусости, беспощадной жестокости и простой человеческой жалости, философски насыщенные, возникают и развертываются в его произведениях не помимо, а благодаря и вследствие коллизий личных, индивидуальных, стимулируемых общностью социально-исторических обстоятельств.