«Нравственность есть Правда» Шукшин

В своей статье «Нравственность есть Правда» Шукшин писал: «Нравственным или безнравственным может быть искусство, а не герои… Честное, мужественное искусство пе задается целью указывать пальцем: что нравственно, а что безнравственно, оно имеет дело с человеком «в целом» и хочет совершенствовать его, человека, тем, что говорит ему правду о нем».

В этих словах — не только теоретическое «како веруеши» Василия Шукшина, но и объяснение самой поэтики его произведений. Ибо нравственный вывод, которым «заряжено» каждое из них, связывается не с оценочной характеристикой того или иного героя, а с характером самой жизненной ситуации, в которой этот герой проявляется. Правдиво воссоздать ситуацию с точки зрения объективно действующих в ней сил — это

И значит выявить ее внутренний смысл и, стало быть, интегрировать заключенный в ней конкретный жизненный опыт.

Но правдивое воспроизведение действительности не есть ее фотографирование. И нравственность — это «не просто правда, а — Правда»,- подчеркивает Шукшин, имея в виду, что Правда — это проникновение в суть явления при обязательном учете всех сторон данного явления. Потому Правда есть категория этическая.

По тому же самому Шукшин по персонифицирует своих нравственных идеалов, не отливает их в фигуры так называемых «положительных» героев; критерий нравственности заключен в самой его художнической позиции.

Это, разумеется, не значит, что у Шукшина нет героев, которых он любит всей душой, или таких, которых он всею же душой ненавидит. Но его симпатии и антипатии — это результаты осмысления реальных процессов, и он никогда не преувеличивает именно реальных возможностей своих героев. Оттого он никогда по форсирует и сюжетно не закрепляет, скажем, торжества добра над злом, всячески подчеркивая, что жизнь сложна и противоречива и добрым началам отнюдь не всегда гарантирована легкая победа.

Одним словом, он анализирует явления, опираясь не только на свою нравственную оценку их, но и на учет их реального места в действительной жизни.

«…Я очень неодобрительно отношусь к сюжету вообще,- говорил Шукшин в своем последнем газетном интервью. — Я так полагаю, что сюжет несет мораль — непременно: раз история замкнута, раз она для чего-то рассказана и завершена, значит, автор преследует какую-то цель, а цель такого рода: не делайте так, а делайте этат;. Или: это хорошо, а это — плохо. Вот чего не надо бы в искусстве.

Когда я попадаю на правду — правду изображения или правду описания,- то начинаю сам для себя делать выводы. И весьма, в общем-то говоря, правильные, ибо я живой и нормальный человек. Почему же иногда не доверяют этому моему качеству — способности сделать правильные выводы?

Эту работу надо мне самому оставлять».

Сам Шукшин именно так и строит свои рассказы: единственная их «мораль» — ото как раз тот самый «правильный вывод», способность на который Шукшин признает за своим читателем безусловно. Преимущества этого «правильного вывода», сделанного самим читателем, в том, что он самостоятелен, что сделан он в итоге самостоятельного анализа ситуации, предложенной читательскому вниманию, а это значит, что в своем анализе читатель опирается не только на предложенный материал, но и на свой собственный нравственно-социальный опыт.

Надо, впрочем, сказать, что этот расчет Шукшина на способность читателя «сделать правильные выводы» оправдывал себя далеко ие всегда. Потому что ведь и читатели бывают разные. Иные из них питают склонность как раз к такой литературе, где все разложено по полочкам, где один из героев абсолютно прав, а другой абсолютно не прав, где, наконец, добродетель всегда торжествует. Сколько пришлось Шукшину претерпеть всего от такого рода «читателей»! «Требуют красивого героя. Ругают за грубость героев, за их выпивки и т. п. …Просто поразительно!

Чуть не анонимки с угрозой убить из-за угла кирпичом. А ведь чего требуют? Чтобы я выдумывал. У него, дьявола, живет на стенкой сосед, который работает, выпивает по выходным , бывает, ссорится с женой…

В него он не верит, отрицает, а поверит, если я навру с три короба; благодарен будет, всплакнет у телевизора, умиленный, и ляжет спать со спокойной душой. Есть «культурная» тетя у меня в деревне, та все возмущается: «Одна ругань! Писатель…» Мать моя не знает, куда глаза девать от стыда.

Есть тети в штанах: «грубый мужик»… В общем, требуют нравственного героя» .

Это, так сказать, вульгарно-бытовой вариант. Но, в сущности, не с теми ли же самыми аналитическими принципами Шукшину приходилось сталтсиваться и на уровне «большой критики» в тех случаях, когда она пыталась судить об идее того или иного его произведения всего лишь по тому, что говорит и как действует тот или иной его герой? И ие на этом ли самом предрассудке основывались такие упреки Шукшину, как, например, тот, что он выступает апологетом деревенской темноты , что его герои «погружены в беспощадную материальность интересов» , что его творческое кредо — «нравственное превосходство деревни над городом» и т. п.? В свое время много писали и говорили о рассказе «Змеиный яд».

Намекали, утверждали, доказывали, что Шукшин выразил в нем свою глубокую неприязнь к городу и свое убеждение в «нравственном превосходстве деревни». «На этот раз,- писала, например, Алла Марченко,- он совсем не нейтрален, на этот раз он явно «темнит», но чем откровеннее он «темнит», тем отчетливее видно: «Я вас всех ненавижу, гадов!» — вовсе не истерический выхлест человека, доведенного до отчаяния, — не такой уж он «естественный», чтобы не знать: от радикулита не помирают и змеиный яд — всего лить змеиный яд. И не настолько он глуп, чтобы в глубине души не знать: змеиный яд нужен не столько матери, сколько ему самому, для облегчения разбуженной письмом совести блудного сына. За этой грубой и нелепой выходкой, попахивающей уже скандалом,- тайная и серьезная неприязнь к городскому, как к силе чужой и враждебной. Но эту свою неприязнь «деревенский парень» прекрасно прячет под маской добродушия, ведь он уже и сам «ранен городом», зависим от его соблазнов, но эта зависимость, как это ни парадоксально, не нейтрализует, а, наоборот, усиливает неприязнь, доводит ее до ненависти, которая только и ждет благородного предлога, чтобы стать явной» . Делает Марченко отсюда и более общие заключения, касающиеся уже пе только особенностей данного рассказа, но и творческой позиции писателя в целом. «Но не беспокойтесь,- дальновидно заверяет критик,- скандала но будет, и не только потому, что это лишит «вот такого парня» его главного преимущества — спокойного благодушия сильного, а его создателя В. Шукшина — самого крупного «козыря».

Скандал, чем бы он ни кончился, в какую бы сторону его ни занесло, потребовал бы от В. Шукшина серьезного, трезвого и глубокого. изучения тех сложных отношений, какими связана сегодняшняя деревня с сегодняшним городом. А это одна из тех проблем, перед которыми — эту истину В. Шукшин твердо усвоил — не стоит останавливаться надолго, если хочешь оставаться в роли писателя, приятного во всех отношениях» .

Обобщение, как видим, в высшей степени ответственное. Речь идет, ни много ни мало, о самой сущности творческих принципов писателя, о самом характере его идейно-художественной позиции.