О связях творчества Лермонтова с произведениями западноевропейских писателей

Первые у Лермонтова переводы и переделки иноязычных стихов относятся к 1829 году, последние к 1841 году. Они, таким образом, сопровождают все его творчество, занимая в нем существенное местах. В наследии очень многих русских поэтов как первой, так и второй половины XIX века переводы играют тоже значительную роль, причем у поэтов первых десятилетий века переводы чаще оказываются не выделенными в самостоятельные группы, идут вперемежку со стихами оригинальными и нередко даются без всяких указаний на источник. В этом отношении Лермонтов-переводчик вполне принадлежит своему времени. (Стихотворные переводы у него очень тесно связаны с собственным поэтическим творчеством, несмотря на это, все же приходится спросить — что же они представляют именно как переводы, то есть каково их соотношение с подлинниками?

Примечателен с жанровой стороны самый выбор переведенного. Наряду с жанрами, которые уже есть в оригинальной поэзии Лермонтова ранней поры (элегическое размышление, лирический монолог), он останавливается и на балладах, которых сам еще не пишет. Перевод и переделки баллад Шиллера — это у Лермонтова первые стихи с сюжетом, созданные вне жанра поэмы.

Формального единообразия в подходе к подлинникам — даже в пределах 1829 года и по отношению к одному только Шиллеру — мы у Лермонтова не найдем. Уже его манера обращения со стихотворной формой оригинала служит тому примером. Только там, где немецкий текст представляет обыкновенные ямбы или хореи, Лермонтов сохраняет их без изменений (стихотворения «К Нине» и «Встреча»). В других же случаях одинаковая, казалось бы, задача решается разными способами. У Шиллера, например, два двустишия совершенно одинакового метрического типа: в обоих-так называемый элегический дистих, одна из стиховых форм, восходящих к античной поэзии. Одно из них («Дитя в люльке») Лермонтов передает аналогичной формой, правда, укорачивая второй стих на одну стопу и применяя чуть иную расстановку ударений, а в другом («К***») он совершенно изменяет форму, прибегая к четверостишию четырехстопного ямба с рифмами. Дольники в сцене из «Макбета» передаются, в согласии с господствующим стиховым обыкновением того времени, одним из общепринятых русских стихотворных размеров (в данном случае — сочетанием четырехстопного я трехстопного ямба), а в переводе «Перчатки» иная картина: весьма своеобразная в оригинале форма стиха, расшатанного и неровного, представляющего свободное чередование строк с разным числом слогов и разным расположением ударений, местами напоминающего рифмованный свободный стих, воспроизводится очень смелой для 1829 года и близкой к подлиннику ритмической формой, вовсе не встречающейся в высоких жанрах русской поэзии, даже слегка похожей на раешник. Жуковский, переведший ту же балладу двумя годами позднее (1831), избрал для ее передачи разностопный ямб с вольным чередованием рифм — как в басне. Лермонтов же берет в расчет степень метрического своеобразия подлинника (недаром «Перчатка» — одно из наиболее необычных по метру и ритму стихотворений Шиллера), а привычный для немецкой поэзии дольник (в «Трех ведьмах» — сцене из «Макбета») он передает средствами традиционного силлабо-тонического стиха.

Подход его к словесно-образной ткани переводимых стихотворений тоже представляет свои особенности в каждом отдельном случае. Так, — характер и степень отступлений от смыслового содержания подлинника часто оказываются различными, но эти отступления, в которых проявляется свобода трактовки оригинала, во всех случаях (за исключением одного — перевода двустишия «Дитя в люльке») выражены ярко и отражают особенность, свойственную и в дальнейшем Лермонтову-переводчику.

В двух, по-видимому, наиболее ранних (судя по месту в тетради), переводах из Шиллера эта особенность усугубляется еще и переводческой неопытностью поэта и его щедрой данью традициям «вольного» перевода. Так, переводя отрывок из шиллеровской переделки «Макбета» Шекспира (разговор ведьм — из четвертой сцены первого действия), Лермонтов опускает целый ряд конкретных деталей, фигурирующих в рассказе первой ведьмы о бедном рыбаке, которого она довела до преступлений и до самоубийства, дав ему овладеть кладом; поэт вводит в слова рыбака, упрекающего ведьму, черты сентенциозно-риторического стиля, допускает и просто неудачный оборот, вызывающий смысловую неясность («Я ж поклялась ему давно, Что все сердит меня одно» — в оригинале же речь идет о том, что ведьму сердило веселое пение рыбака, когда он еще был беден).

В результате всего этого Шекспир заслонен не только Шиллером — этим посредствующим звеном между ним и юным Лермонтовым, но и сентиментальной риторикой в духе ранних баллад Жуковского.