Образ автора в романе «Исповедь Клода»

Философия Клода несложна и напоминает внутренний мир юного Золя. Общественную программу ему заменяет моральная концепция, заимствованная у Мишле. Выдвигая в романе мотив связи с продажной женщиной, автор как бы противоречит проповеди чистого семейного счастья у любимого философа, а также собственным морально-эстетическим требованиям и планам. Но эта видимость расхождения уничтожается тем, что Золя приписывает своему герою понимание любви, вычитанное из книг Мшиле, которыми сам он увлекался в 1859-1860 гг. Порабощенный своей позорной, унизительной страстью к распутной и обманывающей его Лоране, Клод все же утверждает, что «женщина рождена для одной любви». Его преследует «ненасытное желание девственности», «постоянная мысль о возвышенной нетронутой еще чистоте», стремление к «вечной» телесной и духовной близости, основанной на взаимном доверии и понимании.

В самом падении Клод сохраняет чистоту и душевное благородство. Сцены необоснованной ревности, мучительных и ненужных терзаний, издевательств над любовницей, заполняющие чувство Октава («Исповедь сына века»), занимают незначительное место в романе Золя, главным образом во второй мелодраматической и более слабой его части. К Лоране Клода влечет не разврат, а органическая потребность любви, стремление найти в этом чувстве ласку и теплоту. А его ревность вызвана крушением веры в дружбу, в любовь, ужасом перед угрозой полного одиночества. «Я не хочу оставаться совсем один, нищий и униженный. Мне страшно»,- говорит Клод. «Все мое существо невыносимо страдает при мысли о том, что она может уйти от меня: я боюсь пустоты. Потеряв ее, я потеряю семью, все свои привязанности, все, что еще удерживает меня на земле. Господи, не дозволяй ей оставить меня сиротой».

Цель произведения, несмотря на откровенность физиологических деталей (кстати, и в этом, возможно, чувствуются уроки Мишле), по замыслу Золя, должна была оставаться чистой и поучительной.

Подражая «учительству» Мишле, Золя хочет с помощью истории Клода открыть глаза своим друзьям, двадцатилетним юношам, помочь им извлечь урок из его «потерянной юности и разбитой любви». Он утверждает, что решился издать эту рукопись «во имя правды и всеобщего блага». В противовес большинству романтических «дневников волнений страдающего сердца» Золя заканчивает роман моральным возрождением героя, уезжающего на родину, чтобы «почерпнуть новую молодость» в «широких просторах», в «жгучем чистом солнце».

«То была, братья, утренняя заря»,- символически звучат заключительные слова романа.

Центральной проблемой произведения сам Золя, очевидно, считает «падение и искупление»: кризис романтического отношения к миру, возвращение к жизни, борьбе, груду и вместе с тем кризис нравственный — падение и исцеление героя, в мишлеанском смысле.

Жизнь богемы, поэтические мечтания и одиночество, пылкая любовь и частые измены,- все это слишком обычные темы в романтической да и в реалистической литературе тех лет. Конечно, прежде всего вспоминается Мюрже. Но аналогия не устанавливается. Золя, как и Валлес, объявляет поход против слащавой поэтической идиллии, созданной певцом парижских мансард. Но если Валлес («Отщепенцы», «Воскресенье бедного молодого человека») показал преимущественно социальную и бытовую трагедию почитателей «свободного» искусства, то Золя разоблачает их опоэтизированную в литературной традиции мораль.

Клод, соединившись с Лоране, обольщает себя надеждой на ее нравственное возрождение. Он не один раз вспоминает Дидье, совершившего чудо очищения куртизанки и признавшего Марион де Лорм своей женой у подножия эшафота. Но ни обстоятельства, ни, главное, сама Лоране не способствуют такой развязке. Реально выписанная обстановка нищенского существования в четырех стенах нетопленного чердака делает невозможным разрешение вопроса в романтическом плане.

Ново и необычно для литературной традиции образа изображение «падшей». Лоране не обладает секретом Флер де Мари (Эжен Сю — «Парижские тайны»), сохранившей в своем падении нравственную чистоту. В ней нет и следа неотразимой прелести Марьон де Лорм (Гюго), лукавого очарования Манон Леско (Прево). Автор не захотел окружить ее ореолом фанатической чувственности (Флобер — «Ноябрь») или социального трагизма (Гюго — «Отверженные», образ Фантины), лишил ее черт душевного благородства, украшающих Пышку и Мадемуазель Фифи (Мопассан), не оставил ей даже животной красоты (Мопассан — «Сестры Рондоли») и простого человеческого добродушия (Мопассан — «Дом Телье»).