«Обязательно в школу приду…»

«Да и что за странная фантазия в грязненьком Подмосковье говорить о каком-то Кавказе, о котором лишь по школьным чтениям вслух известно детдомовской шантрапе, что он существует, верней, существовал в какие-то отдаленные непонятные времена, когда палил во врагов чернобородый, взбалмошный горец Хаджи Мурат, когда предводитель мюридов имам Шамиль оборонялся в осажденной крепости, а русские солдаты Жилин и Костылин томились в глубокой яме.

Был еще Печорин, из лишних людей, тоже ездил по Кавказу».

Может быть, этот пассаж в самом начале повести Анатолия Игнатьевича Приставкина «Ночевала тучка золотая» да еще диалог между героями-братьями: «А из «Утеса» всего две строчки Сашка запомнил.

Ночевала тучка золотая На груди утеса-великана…

— Про Кавказ, что ли? — скучно поинтересовался Колька.

Н. А. Шапиро и А. И. Приставкин

— Ага. Утес же…» — подсказали оказавшееся удачным решение — прочитать эту повесть с восьмиклассниками после «Хаджи-Мурата» Л. Н. Толстого. Обнаружилось, что она достойно выдерживает соседство с великими произведениями русских классиков, продолжая одну из магистральных тем изучаемой в восьмом классе литературы — человек, его судьба и его личная позиция в водовороте исторических событий, войн и потрясений, от него не зависящих. Хорошо, если удалось серьезно поговорить с учениками о том, есть ли безусловно правые и виноватые в противостоянии пугачевцев и правительственных войск и как проявляется авторская позиция в «Капитанской дочке»; если восьмиклассники не забыли, что Мцыри, герой лермонтовской поэмы, впервые предстает перед нами «ребенком пленным», которого вез русский генерал и в котором проявился «могучий дух его отцов»; если удалось увидеть, как перекликаются в «Хаджи-Мурате» главы, посвященные правителям — Шамилю и царю Николаю Павловичу, и почувствовать толстовское сострадание к нелепо погибшему русскому солдату Петрухе Авдееву и к жителям аула, разоренного набегом русских войск, тогда можно будет поддержать достаточно высокий уровень разговора о повести А. Приставкина. Изучать ее подробно, видимо, не стоит, лучше обменяться читательскими впечатлениями, разъяснить непонятное, обсудить вопросы, которые вызывают у восьмиклассников наибольший интерес.

Можно спросить, когда в повести впервые появляется тема чужого, непонятного страдания — чеченская тема. Хорошо, если ученики припомнят таинственный поезд, увиденный Колькой, и прямые авторские слова: «И забылась, стерлась странная такая встреча на станции Кубань с эшелоном, из которого к нам тянули руки наши сверстники: «хи! хи!» Наши поезда постояли бок о бок, как два брата-близнеца, не узнавшие друг друга, и разошлись навсегда, и вовсе ничего не значило, что ехали они — одни на север, другие — на юг». Важно заметить это щемящее сравнение с братьями-близнецами.

И все же стоит поинтересоваться, как восьмиклассники считают: на чьей стороне — русских или чеченцев — автор. Разумеется, хорошим ответом было бы негодование: так спрашивать нельзя, разве в этом дело, повесть же совсем о другом!

Это-то про автора понятно, а многое другое хотелось бы узнать. Почему он то говорит о Кольке и Сашке, то вдруг — «мы»? Он — один из близнецов или кто-то третий?

Что из описанного случилось с писателем на самом деле?

И много других вопросов хотелось задать автору. И я подумала: «А вдруг? В конце концов наш современник, не Лев Толстой…»

На этом методическая часть заканчивается и начинается мемориальная.

Раздобыла телефон Анатолия Игнатьевича и электронный адрес, написала: «Не согласитесь ли Вы прийти в школу и побеседовать со старшеклассниками? Очень многие мои ученики прочитали Вашу «Тучку золотую», очень взволнованы и мечтают встретиться с автором. Школа наша стоит в центре, прямо за Музеем изобразительных искусств. Если такая встреча вообще возможна, сообщите, пожалуйста, какое время для Вас удобно».

Ответ пришел через несколько дней: «Спасибо за Ваше письмо и за приглашение выступить перед школьниками. Сейчас не могу сказать точно, но обязательно в школу приеду, как только будет просвет в делах». Просвет в делах долго не обнаруживался, потом оказалось, что Анатолий Игнатьевич лежит в больнице, потом снова дела, переговоры затягивались. И однажды я сказала секретарю: «Ну, наверное, не выйдет. Так бывает, что какое-то дело уж совсем лишнее».

Через час мне перезвонили: «Давайте завтра».

Это была удивительная встреча. Ясно было, что перед нами писатель и общественный деятель, привыкший выступать перед разными аудиториями, и все же с первого слова возникло ощущение серьезной искренности — человек пришел послушать своих читателей и поговорить с ними. А начал с чтения. Читал без всякого артистизма, просто и даже с запинками . А потом, отвечая на вопросы, сказал много неожиданного.

Например, что он не помнит, кто из его героев-близнецов погиб, Сашка или Колька, потому что ни разу не перечитывал повесть — не может, плохо становится. Что оба героя — это он сам, и даже намек на это в повести есть — день рождения. И с усмешкой добавил, что ученые в его повести нашли много важного научного материала по психологии близнецов.

Что некоторое время назад он с иностранными журналистами побывал на территории Томилинского детского дома и показал место, где была хлеборезка.

Рассказал, какие книги читал в детстве и каким вернулся его отец с фронта. Как ездил в Грозный в первую чеченскую войну и как оказался в Комиссии по помилованиям при Президенте РФ. Говорил просто, с самоиронией, как-то по-бытовому.

И за каждым словом ощущались опыт и мудрое спокойствие.

На прощание подарил несколько своих книг для кабинета литературы и попросил не держать их под стеклом, как экспонаты, а давать почитать всем желающим. Обслужил длинную ученическую очередь, выстроившуюся за автографами, а на моем экземпляре «Тучки» написал: «Дорогой Надежде Ароновне в память о нашей встрече; очень хотелось бы, чтобы она была не последней, и дай Бог вам успехов в нашем общем деле — спасении культуры. Ваш А. Приставкин.

28 ноября 2007 г.».

А потом вдруг сказал: «Знаете, это, наверное, моя последняя встреча со школьниками. Мне мало осталось, такая болезнь». Я попыталась что-то возразить про то, что никто ничего не знает, а он ответил примерно так: «Чудеса бывают, но гораздо реже, чем нам хочется».