Однодворец Овсянников краткое изложение

Овсянников был человеком полным, высоким, лет 70, с лицом, напоминающим лицо Крылова. Одеждой и манерой держаться он походил на зажиточного купца. Своей важностью, смышленостью, ленью, упорством и прямодушием он напоминал мне русских бояр допетровских времен. Это был один из последних людей старого века.

Все соседи его очень уважали. Жил он со своей женой в уютном домике, людей своих одевал по-русски и называл работниками, и себя за дворянина не выдавал. По привычке Овсянников придерживался старинных обычаев, однако бороду брил и волосы стриг по-немецки.

Продавать хлеб Овсянников считал за грех, и во время голода в 40-м году раздал окрестным помещикам весь свой запас. К нему часто прибегали соседи с просьбой рассудить и всегда слушались его совета. И жену он сыскал по себе.

Татьяна Ильинична Овсянникова была женщина высокая, важная, и молчаливая. Многие бедняки называли ее благодетельницей. Правильные черты лица до сих пор сохраняли остатки ее знаменитой красоты.

Детей у Овсянниковых не было.

Я с ним познакомился у Радилова и через два дня поехал к нему. Принял он меня ласково и величаво. Мы разговорились о том, как люди жили раньше, и как живут теперь.

Против моего ожидания, Лука Петрович Овсянников не стал хвалить старое время. Он припомнил, как были беззащитны однодворцы перед более богатыми и сильными. В том числе вспомнил и моего покойного деда, который отнял у него клин земли.

Я не знал, что ответить Овсянникову, и не смел взглянуть ему в лицо.

Рассказал Овсянников и о другом своем соседе, Степане Никтополионыче Комове. Очень любил Комов выпить и других угостить, а если кто отказывался — застрелить грозился. Полюбился ему отец Овсянникова. Чуть Комов его в гроб не вогнал, да сам умер: свалился пьяный с голубятни.

Вспомнил Овсянников о том, как жил в Москве, видел там многих вельмож, в том числе и графа Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского, у которого дядя Луки Петровича служил дворецким. Был граф высокого роста и могучего телосложения, каждого человека до своей особы допускал и до всего охотник был.

Устроил он как-то собачьи бега, на которые съехались охотники со всей Руси. Всех тогда обскакала Миловидка, собака моего деда.

Я спросил у Овсянникова, любит ли он охоту. Он ответил, что неловко ему за дворянами тянуться — только себя срамить. Очень удивлялся Овсянников современным дворянам: и люди ученые, а в делах ничего не смыслят.

В пример он привел Василия Николаевича Любозвонова, который получил имение в наследство от матери. В первый раз он вышел к мужикам одетый как кучер, а потом стал жить в собственном поместье как чужой.

Подали чай. Татьяна Ильинична заговорила с мужем о своем непутевом племяннике Мите. Он бросил службу, стал сочинять для крестьян просьбы и кляузы и выводить на чистую воду землемеров. Наконец Овсянников согласился его простить, и Митя вошел в комнату.

Это был парень лет 28, высокий, стройный и кудрявый. Он считал, что стоит за правду, с бедных не берет и стыдиться ему нечего.

Вдруг дверь отворилась, и вошел Франц Иваныч Лежень, мой сосед и орловский помещик. Родился он в Орлеане, а в Россию попал во время войны с Наполеоном. На обратном пути он попал в руки смоленским мужикам, которые собрались утопить его в проруби речки Гнилотерки. Мимо проезжал помещик и выкупил француза у мужиков. От этого помещика Лежень переехал к другому, женился на его воспитаннице, выдал дочь замуж за орловского помещика Лобызаньева и сам переселился жить в Орел.

С Овсянниковым Лежень состоял в дружбе. Льгов

Однажды Ермолай предложил мне поехать в Льгов — поохотиться на уток. Льгов — большое село на болотистой речке Росоте. Верст за 5 от Льгова эта речка превращается в широкий пруд, заросший густым тростником. На этом пруду водилось бесчисленное множество уток всех возможных пород.

Охотиться на этом пруду оказалось делом трудным: собаки не могли достать подстреленную дичь из сплошных тростниковых зарослей. Мы решили сходить в Льгов за лодкой.

Вдруг из-за густой ракиты нам на встречу вышел человек среднего роста в потертой одежде и дырявых сапогах. На вид ему было лет 25, его длинные русые волосы торчали неподвижными косицами, небольшие карие глазки приветливо моргали, а лицо, повязанное черным платком, улыбалось. Он представился Владимиром и предложил нам свои услуги.

По дороге в Льгов я узнал его историю. Владимир был вольноотпущенный, в юности обучался музыке, потом служил камердинером, был грамотен и почитывал книжки. Выражался он очень изящно, как провинциальный актер, играющий первых любовников, за что его любили девушки.

Я спросил, зачем он повязал лицо платком. Владимир рассказал, что это его приятель, неопытный охотник, случайно отстрелил ему подбородок и указательный палец правой руки.

Мы дошли до Льгова, и Ермолай решил взять лодку у человека по прозвищу Сучок. Босоногому и взъерошенному Сучку на вид было лет 60. лодка у него была, но плохая. Мы все равно решили воспользоваться ею, забив щели паклей. Я спросил Сучка, давно ли он здесь служит рыбаком. Оказалось, что Сучок сменил множество занятий и хозяев, прежде чем оказался в Льгове.

Был он и кучером, и поваром, и садовником, и даже актером; сменил пятерых хозяев, и вот теперь его сделали рыболовом на пруду, где совсем не было рыбы. Женат он не был — его покойная барыня, старая дева, не позволяла дворовым жениться.

Наконец лодка была готова, и мы отправились на охоту. К обеду наша лодка до краев наполнилась дичью. Мы уже собирались вернуться в село, как вдруг с нами произошло неприятное происшествие. Лодка понемногу протекала, и Владимиру поручено было вычерпывать воду.

Увлекшись охотой, он забыл о своих обязанностях. Вдруг от резкого движения Ермолая наша ветхая лодка накренилась и торжественно пошла ко дну. Через мгновение мы уже стояли по горло в воде, окруженные телами уток.

Вода была очень холодной. Кругом росли тростники. Вдали, над их верхушками, виднелся берег. Ермолай пошел искать брод. Он не возвращался больше часа, и мы успели замерзнуть.

Вывел нас Ермолай из пруда только под вечер. Через два часа мы уже сидели, обсушенные, в большом сенном сарае и собирались ужинать.