Опасный прием

В романе Л. Н. Толстого «Война и мир» описан необычный способ лести. Причем настолько необычный, что в авторском комментарии писатель специально обращает внимание читателя на специфический оттенок разговора между Сперанским и князем Андреем. «Сперанский льстил князю Андрею той тонкою лестью, соединенною с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, разумность и глубину своих мыслей». Замечание интересное, но, между прочим, для Л. Н. Толстого не вполне обычное. Действительно, это замечание предваряет диалог между двумя героями. А талантливо написанный художественный текст, как правило, не нуждается в таких комментариях.

Поэтому у Толстого они встречаются весьма редко. Но в данном случае возникла парадоксальная ситуация — в длинном диалоге эта тонкая лесть замаскирована настолько, что без подсказки ее очень трудно увидеть.

Это замечание Толстого уместно вспомнить применительно к повести А. П. Чехова «Дуэль». В особенности относительно фразы из разговора главного героя Лаевского с доктором Самойленко: «…Если бы мир был предоставлен только одним нам, то мы, при всей своей доброте и благих намерениях, сделали бы из него то же самое, что вот мухи из этой картины». Обратим внимание, как в полном соответствии с замечанием Толстого Лаевский вставил в свой скептический монолог несколько слов о своих и своего собеседника доброте и благих намерениях. «Дуэль» помогает также понять слова Толстого о том, что такая лесть связана с самонадеянностью. Действительно, если Лаевский так же разговаривал с другим героем повести, фон Кореном, то ничего кроме раздражения он не мог вызвать.

Поскольку фон Корен, мягко говоря, не уважал Лаевского.

Как мы видим, прием необычный и даже рискованный. Собеседник должен быть высокого мнения о льстящем, чтобы быть польщенным признанием равенства. Здесь можно вспомнить «Ревизора» Н. В. Гоголя, а точнее, разговор Осипа, слуги Хлестакова, и Мишки, слуги городничего. По ходу разговора Осип узнал, что его барина принимают за Значительную Особу. И он понял, что, будучи слугой Значительной Особы, он сам стал среди слуг значительной особой.

Решив воспользоваться ситуацией, он обратился к Мишке: «Послушай, малый, ты, я вижу, проворный парень, приготовь-ка там что-нибудь поесть». Обратим внимание, что Осип не просит, а поручает Мишке приготовить еду, но начинает с похвального замечания в его адрес. Понятно, что поесть ему дали, но зададимся вопросом: почему он, будучи сильно голодным, не обратился сразу к тому же Мишке по столь существенному для него вопросу?

Ответ очевиден: будучи слугой прощелыги, не способного даже заплатить за гостиницу, он не мог рассчитывать, что кто-то обратит внимание на его просьбу. И никакие похвальные замечания в адрес собеседника ему бы не помогли. Но, играя роль слуги Значительной Особы, он осознавал как то, что его поручение будет выполнено, так и то, что его похвала произведет на Мишку благоприятное впечатление.

А теперь вернемся к «Войне и миру», а точнее, к наиболее загадочному герою этого романа — Долохову. Он умел подчинять самых разных людей своей воле. На это было много причин.

В частности, обратим внимание на его слова, обращенные к Николаю Ростову: «Меня считают злым человеком, и пускай Я никого знать не хочу, кроме тех, кого люблю У меня есть два-три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны…» Обратим внимание: Долохов не просто выражает свои дружеские чувства. Он относит своего собеседника к своим друзьям, которых у него всего два-три, а также к тому небольшому числу людей, от которого он не ожидает вреда.

Другими словами, Долохов, как и Сперанский, причисляет собеседника к уважаемому им меньшинству. Интересно также двусмысленное высказывание «меня считают злым человеком». Долохов не опровергает это мнение и даже отчасти его подтверждает словами «остальных передавлю всех».

И тем самым он дает понять, что считает своего собеседника одним из немногих людей, достойных его, Долохова, дружбы, с которыми он не такой, как с большинством. Поэтому его собеседник в такой момент вполне мог испытать чувство собственной исключительности. Это одна из причин того, что быть другом Долохова, как это ни парадоксально, более лестно и даже в некотором смысле более престижно, чем быть другом Пьера Безухова.