Опыт прочтения стихотворения Александра Блока «Шаги Командора»

Для блоковского таланта необычайно характерно стремление приподняться над чисто житейским восприятием личной драмы до ее философски возвышенного осмысления. А тема бытовая очень часто перерастает в полемику с идеалом «личного уюта» в принципе. Не случайно в стихотворении «Земное сердце стынет вновь…» Блок категорически отвергал этот идеал:

Пускай зовут: Забудь, поэт! Вернись в красивые уюты! Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой! Уюта — нет.

Покоя — нет.

О неверии в возможность личного мирного счастья поэт говорил и в цикле «Страшный мир»: «С мирным счастьем покончены счеты, // Не дразни, запоздалый уют». Это неверие тесно связано с темой бездомья: «Жизнь пустынна, бездомна, бездонна».

В этих стихотворениях лирическому герою об одиночестве и разлуке напоминает сначала «сиреной влюбленной», а затем «победным рожком» летящий сквозь ночь мотор.

Тот же самый рожок, поющий в снежной мгле, и «черный, тихий, как слова, мотор» занимает внимание поэта в стихотворении «Шаги Командора» . Метонимия, построенная на житейски достоверном описании автомобиля , говорит о современном прочтении важной для Блока темы возмездия, разработанной еще в драматургии Мольера и в «маленькой трагедии» А. С. Пушкина «Каменный гость». Стихотворение недаром включено в цикл «Возмездие», входящий во второй том: это книга о надрывах, о трагедии крушения идеала, о душевных скитаниях (В.

С. Баевский).

Один из основных мотивов стихотворения «Шаги Командора» — холод одиночества, томящий изменника. Он начинает звучать уже в первом четверостишии, словно выплывая из петербургского тумана: в кульминации этот мотив трансформируется в трагический «хриплый бой ночных часов», рождающийся из «непомерной стужи». А затем вновь возвращается в мутный, холодный, но уже утренний туман полным предсмертного томления и тоски вопросом-призывом: «Где ты, донна Анна? // Анна! Анна!»

Туман за ночным окном, туман первого четверостишия, бледная муть глухой ночи превращаются в грозный утренний туман — вестника близкой гибели героя:

Только в грозном утреннем тумане Бьют часы в последний раз: Донна Анна в смертный час твой встанет. Анна встанет в смертный час.

Мотив катастрофы развивается также на протяжении всего стихотворения. Он ощущается в страхе, который познал Дон Жуан, в пустоте пышной спальни, в «глухоте» ночи, в вечном сне Анны, в черном моторе, в могильной тишине как фоне всего стихотворения. Интересно, что слова «тихий», «тишина» являются ключевыми, особенно во второй части стихотворения: «Тихий, как сова, мотор», «тихими, тяжелыми шагами // В Дом вступает Командор», тишиной встречает спальня его «жестокий вопрос», в тишине теряется страстный призыв героя: «Анна!

Анна! — Тишина».

Лишь символ быстротечности бытия — часы — нарушают глухую тишину рассвета предсмертным хрипением.

И угрожающе-просто звучит голос Командора: «Ты звал меня на ужин. // Я пришел. А ты готов?..»

Умолчание ставит важный для Блока вопрос — об ответственности человека за содеянное в мире: готов ли он ответить за вину перед любимой? Не его ли жестокость и измена привели к катастрофе: «Чьи черты жестокие застыли, // В зеркалах отражены?»

Немудрено, что и Командор задает «жестокий вопрос», на который нет ответа. И охваченный страхом Дон Жуан слышит только его, не замечая «блаженства звуки», несущиеся из «блаженной, незнакомой, дальней» страны.

Пение петуха словно отгоняет наваждение, усмиряет дьявольскую смуту в душе героя, возрождая чувство вины перед возлюбленной: «Анна, Анна, сладко ль спать в могиле? // Сладко ль видеть неземные стены?»

Упоминание о снах и таинственной стране заставляют нас обратиться к первому тому блоковского «романа в стихах», пронизанному мотивом ожидания встречи с Прекрасной Дамой, недостижимым и недосягаемым идеалом, предметом рыцарского поклонения юного поэта. Не о ней ли вспоминает блоковский герой, страстно вопрошая: «Дева Света! Где ты, донна Анна?»

Не в отсутствии ли этого идеала причина трагедии Дон Жуана?