Оригинальность поэзии Кюхельбекера

В. К. Кюхельбекер (1797-1846). Крупный талант Кюхельбекера не только не смог раскрыться в полной мере, но уже при жизни поэта подвергся замалчиванию. Из забвения его творчество было извлечено усилиями литературоведов.

Кюхельбекер — один из немногих «не военных» поэтов дворянской революционности: в армии не служил, не сражался в ополчении, из пистолетов, запасенных к 14 декабря 1825 г., не успел выстрелить, хотя и был на Сенатской площади, в революционную эмиграцию уйти не смог — был опознан, арестован, прошел следствие, крепость, ссылку. В молодости он казался друзьям смешным — и в самом деле нередко вызывал смех своей немецкой восторженностью, отсутствием юмора и педантичным литературным архаизмом. Но при всем том Кюхельбекера отличало мужество и твердость убеждений. С восторженной революционностью сочетался бескомпромиссный антимонархизм и чуть ли не пророческая убежденность в том, что жертвенный подвиг декабристов принесет народу пользу.

Как поэт Кюхельбекер сложился в общении с Пушкиным, он много читал в лицейскую пору, многое повидал, перечувствовал и осмыслил. В его таланте было что-то родственное пушкинскому — не оттого ли так много у него совпадений с Пушкиным? Да и Пушкин подчас смело брал у Кюхельбекера детали или сцены и перерабатывал их по-своему.

Оригинальность поэзии Кюхельбекера проявилась в сочетании романтического элегизма с архаикой: пусть она бывала подчас тяжеловесной, но ее всегда отличали гражданская значимость и глубина мысли. Романтики были убеждены в том, что главная задача искусства — помочь самовыражению человека. Эту заповедь Кюхельбекер небезуспешно пытался сплавить с заповедью просветителей: искусство должно воспитывать, учить, возвышать человека как существо общественное.

В поэзии Кюхельбекера до начала 1818 г. еще не вполне органично сочетались мотивы «легкой поэзии» с анакреонтикой, подражания античным образцам с элегизмом и романтической символикой. Так, в «Осени» (1816) чеканный осенний пейзаж напоминает поэту об осени чувств, об оскудении души, о приближении старости. В «Вакхической песне» (1815-1817) воспета, как положено, молодость с вином и пышным цветением души, а в стихотворении «Кофе» (тогда же) вино отвергнуто и не с ним, а с кофе «увязаны» мудрость и радость жизни. В «Элегии» (1817) поэт заклинает: «Цвет моей жизни, не вянь!», а в «Призраке» (1818) все земное отвергнуто, ибо все — обманчиво: блаженство, любовь, надежда.

Прошло два года — и Кюхельбекер в «Жизни» (1820) с могучей силой дал, может быть, и не очень мелодичное, но точное и лаконичное описание судьбы своих современников с романтической настроенностью:

Юноша с свежей душой выступает на поприще жизни, Полный пылающих дум, дерзостный в гордых мечтах; С миром бороться готов и сразить и судьбу и печали! Но, безмолвные, ждут скука и время его; Сушат сердце, хладят его ум и вяжут паренье. Гаснет любовь! и одна дружба от самой зари До полуночи сопутница избранных неба любимцев, Чистых, высоких умов, пламенно любящих душ!

У Кюхельбекера — при его наивной, почти прямолинейной честности и искренности его чувств — дружба неизбежно должна была превратиться прямо-таки в культ. Типичная черта романтического мировосприятия получила в его поэзии необычайно яркое выражение. Дружбу он возносил над принудительностью связей в родственных отношениях, на службе, в обществе… Только влечение родственных душ и единомышленников — и никакого принуждения — так он понимал дружбу. Его творчество после 1825 г. не иссякло сразу. Поэт долго и мучительно сопротивлялся иссушающей силе ссыльного существования. Он еще написал поэмы «Юрий и Ксения» и «Агасфер», пять драм, десятки стихотворений. Талант угасал, это мучило его: еще были глубокие мысли, но уже не хватало сил для их поэтического

В толпе людской и средь пустынь безлюдных В нем тихий пламень чувства не угас: Он сохранил и блеск лазурных глаз, И звонкий детский смех, и речь живую, И веру гордую в людей, и в жизнь иную.

Эта Горестная картина до сих пор вызывает сострадание к загубленному таланту.