Особенности построения сюжета повестей и романов Тургенева

Основные эпизоды сюжета, посвященные изображению душевных переживаний главных героев, их любовным сближениям и встречам, не могут быть ни особенно многочисленны, ни велики по объему вследствие сосредоточенной и созерцательной эмоциональности содержания и лирического тона повествования. Эпизоды же второстепенные, содержащие бытовые характеристики среды и мотивирующие основной ход событий, не занимают у Тургенева, как уже отмечалось, значительного места и не получают развития. Поэтому при всей своей содержательности романы и повести Тургенева сравнительно невелики по объему.

К тому же они просты и сдержанны по композиционным принципам повествования. Писатель никогда не прибегает к внешней затрудненности и запутанности фабулы, не усложняет своего рассказа никакими перестановками эпизодов, нарочитыми умолчаниями о происшедшем и неожиданным его обнаружением. Утверждая в самой изображаемой жизни значение искренности, простоты и тщету всяких умствований, он и повествование ведет сосредоточенно, сдержанно и просто. Чтобы мотивировать «психологизм» изображения, Тургенев нередко прибегает к повествованию от лица главного героя и использует форму переписки, воспоминания или дневника. Из всего этого вытекают в повестях и романах Тургенева и особенности поэтической речи. В изображении бытовой среды и ее представителей, часто ироническом, Тургенев не проявил себя большим мастером. Здесь он, подобно Герцену, нередко больше претендовал на остроумие, нежели на характерность изображения (например: «Дарья Михайловна жила открыто, то есть принимала мужчин, особенно холостых»; или: «Паншин… ходит несколько согнувшись; должно быть, Владимирский крест, пожалованный ему на шею, оттягивает его вперед» и т. п.).

На для романтического «психологизма», раскрывающего основную направленность его повестей и романов 1850-х годов, Тургенев создал очень значительные и утонченные принципы речевой изобразительности и выразительности.

Изображая внутренний мир своих главных героев, их впечатления от окружающей жизни, в особенности природы, писатель обычно не говорит об их умственных соображениях или практических намерениях. Он говорит об их «душе» и «сердце», употребляя последнее слово как синоним первого. Например: «чудное умиление наполнило его душу»; «он стал думать о ней, и сердце в нем утихло» («Дворянское гнездо»); «я вдруг почувствовал тайное беспокойство на сердце» («Ася»); «и тайный холод охватит сердце человека, когда это с ним случается в первый раз», («Переписка») и т. п.

Словесные приемы изображения подчеркивают эмоциональную непроизвольность душевных переживаний героев, почти лишенных воздействия ума и воли. Герои Тургенева не владеют своими переживаниями, но отдаются и даже подчиняются им. И писатель применяет для их изображения очень простые, но по-своему утонченные глагольные метафоры. Например: «Лаврецкий отдавался весь увлекавшей его волне и радовался»; «какая-то холодная, важная восторженность нашла на нее»; «скорбь о прошедшем таяла в его душе» («Дворянское гнездо»); «воспоминания детства сперва нахлынули на меня» («Фауст»); «нетерпеливо сменяясь, протекали они (впечатления) по душе» («Ася») и т. п. У Лаврецкого даже «мысли» «медленно бродили» («Дворянское гнездо»).

Самодовлеющая эмоциональность таких переживаний приводит к тому, что герои и сам автор умеют оценить их в основном с той точки зрения, насколько они приятны или, наоборот, тягостны для души человека. И, изображая их, писатель подчеркивает этот радостный или печальный характер чувств и настроений героев. Например: «ему было хорошо»; «печально становится на душе»; «грустно стало ему на сердце»; «Лаврецкий наслаждался и радовался своему наслаждению» («Дворянское гнездо»); «я… пришел… весь разнеженный сладостным томлением…» («Ася»); «чувство блаженства по временам волной пробегало по сердцу» («Фауст»); «тоска неопределенных предчувствий начала томить Рудина» («Рудин») и т. п.

Но ясно различить в таких текучих и изменчивых эмоциях радость и страдание очень трудно. Автор иногда даже подчеркивает их сложность и пользуется сочетанием эпитетов, противоречащих, друг другу по значению, так называемым «оксюмороном». Например: «вся эта… русская картина навевала на его душу сладкие и в то же время почти скорбные чувства…» («Дворянское гнездо»); «сквозь безумную радость, наполнявшую все мое существо,; прокрадывалось тоскливое чувство…» («Фауст») и т. п.

Вместе с тем повышенная и бесконтрольная эмоциональность переживаний делает их в какой-то мере неотчетливыми и неопределенными. Писатель подчеркивает это соответствующими эпитетами и вводными словами, которые придают изображаемому своеобразную эмоциональную значительность. Например: «Лаврецкий… погрузился в какое-то, мирное оцепенение»; «какой-то тайный голос говорил ему»; «в них, казалось, говорило и пело все его счастье»; «и странное дело — никогда не было в нем так глубоко и сильно чувство родины» («Дворянское гнездо»); «Я начал ощущать какую-то тайную, грызущую тоску, какое-то глубокое, внутреннее беспокойство» («Фауст»); «Я шел домой… со странной тяжестью на сердце» («Ася»); «отовсюду, казалось, веяло огнистым и свежим дыханием молодости» («Переписка») и т. п.