От «Севастопольских рассказов» до «Войны и мира»

Разные типы мужества вызывают у Толстого разное отношение и разную нравственную оценку. Толстовский аналитический метод не равнозначен разоблачению в прямом смысле этого слова, но это не означает и авторского бесстрастия, отказа от выявления авторских симпатий и оценок. Как и в очерке «Севастополь в декабре», в рассказе «Севастополь в мае» люди ж события, правда о людях и событиях показывается во внутренней соотнесенности с нравственным идеалом Толстого — с народным идеалом. Толстой любил говорить — он охотно и неоднократно это повторял,- что истинную ценность человека можно выразить дробью, числитель которой — это то, что человек есть на самом деле, а знаменатель — то, что он о себе думает. Так, по такому именно принципу оценивал Толстой человека и тогда, когда он писал свои «Севастопольские рассказы». Люди с бесконечно малым знаменателем для него уже тогда были подлинно большими людьми, и он восхищался ими и заставлял восхищаться читателя.

От «Севастопольских рассказов» многое важное идет и в творчестве самого Толстого. От них прямой путь к «Войне и миру». Б. М. Эйхенбаум назвал очерки о Севастополе своеобразными «этюдами» к «Войне и миру»: «Здесь подготовлены и отдельные детали, и некоторые лица, и разнообразные «тональности», и даже сплетение батального жанра с семейным». Тургенев, на которого Толстой поначалу производит самое благоприятное впечатление, предлагает ему поселиться у себя. Толстой принимает приглашение. Через некоторое время Тургенев рассказывает о Толстом Фету: «Вернулся из Севастополя с батареи, остановился у меня и пустился во все тяжкие. Кутежи, цыгане и карты во всю ночь: а затем до двух часов спит как убитый»

Слова Тургенева указывают на одну сторону петербургского времяпрепровождения Толстого. Была и другая: упоение и наслаждение умными беседами. Беседами с Тургеневым, с Дружининым, с Григоровичем, с Боткиным. После Севастополя Толстой с особенной силой ощущал в себе желание жизни физической и духовной. У него, проведшего многие недели и месяцы в смертельной опасности, был обостренный вкус к жизни. Но точно так же, как Толстого не могли удовлетворить кутежи и карты, его не могли всерьез удовлетворить умные беседы с писателями. Чем дальше, тем больше ему недоставало в них простоты и естественности, недоставало самобытности и особенно той внутренней свободы, которой он более всего дорожил в себе и в других людях.

Подлинного сближения с писателями у Толстого не получилось. По складу его характера, в силу особенностей его личности и не могло получиться. На какое-то время он сходится с Тургеневым, но кончается это резким разрывом, едва не приведшим к дуэли. Он сближается со славянофилами Хомяковым, Аксаковыми, Киреевскими — и тоже ненадолго. Кажется, что у него складываются довольно тесные отношения с «триумвиратом» сторонников чистого искусства — Анненковым, Боткиным, Дружининым, особенно с последним. Но и к ним Толстой сравнительно быстро остывает. Ему претили не столько отдельные лица, сколько «кружки», кружковые интересы, литературная среда и литературная суета. Как это иногда бывает, с литераторами по призванию, он почти ненавидел само слово «литератор» и «литература». 22 ноября 1856 г.

Школьная деятельность Толстого носила разнообразный характер, но более других заметно в ней было все-таки литературное направление. В своей школе Толстой был не только учителем, но и учеником. Школа давала не только ребятишкам, но и ему самому важные и памятные уроки. Уроки, которые оказались очень нужными на его писательском пути.

Однажды Толстой провел со своими учениками эксперимент, который, как ему казалось, позволил ему «подсмотреть то, что никто никогда не имеет права видеть,- зарождение таинственного цветка поэзии». Это был эксперимент учителя-писателя, поставившего перед собой писательские цели. После своих педагогических опытов конца 50-х и начала 60-х годов,, после этой статьи «Кому у кого учиться писать…», в которой Толстым с неожиданной стороны ставятся, вопросы художественные и социальные — в частности, вопрос народности литературы, Толстой написал «Казаки», «Войну и мир», » Анну Каренину».

В написанной им позднее, в 1856 г., автобиографической повести «Утро помещика» герой повести Нехлюдов, как до него сам Лев Толстой, предается мечтам: «Он видел перед собой огромное поприще для целой жизни, которую он посвятит на добро и в которой, следовательно, будет счастлив. Ему не надо искать сферы деятельности: она готова, у него есть прямая обязанность — у него есть крестьяне… И какой отрадный и благородный труд представляется ему: «…действовать на этот простой восприимчивый, неиспорченный класс народа, избавить его от бедности, дать довольство, передать им образование, которым, по счастью, я пользуюсь, исправить их пороки, порожденные невежеством и суеверием, развить их нравственность, заставить полюбить добро…

В статье «Конец века» (1905) Толстой писал: «Средства же осуществления цели революции, состоящей в освобождении людзй, очевидно, должны быть иные, чем то насилие, которым до сих пор люди пытались осуществить равенство… Русскому земледельческому стомиллионному народу, в котором собственно и заключается весь народ, нужна не дума и не дарование каких-то свобод, перечисление которых очевиднее всего показывает отсутствие простой, истинной свободы, не учредительное собрание и замена одной насильнической власти другою, а настоящая, полная свобода от всякой насильнической власти…» ’63

В основе нереволюционных толстовских исканий в социальной и политической областях лежала та же русская действительность, полная внутреннего революционного напряжения, которая определяла взгляды ж деятельность революционеров. Почва у Толстого и революционеров была одна, общая. В конечном счете это и обусловило и самый интерес Толстого к революции и революционерам, и ту непоследовательность и противоречивость, которая проявилась в отношении к ним Толстого.

Эта непоследовательность и противоречивость проявилась и в литературной деятельности Толстого. В 1900-е годы он пишет произведения, в которых провозглашает и защищает идею непротивления злу насилием. В то же время он создает свою повесть «Хаджи Мурат», в которой воспевает поэзию и человеческую красоту противления, активной силы, не только духовного, но и физического мужества. В этой повести голос жизни точно заглушает голос Толстого — проповедника непротивления.