Память сердца

Война… это слово ассоциируется с чем-то страшным и жутким. Я никогда не видела войны, а знаю о ней из книг, рассказов, фильмов. Все это потрясло меня до глубины души. А люди, жившие во время войны. Что с ними?

Они жили, сражались и пронесли боль войны через всю свою жизнь. Мало осталось тех, кто прошел эти страшные мучения, но память о них жива всегда. Прошло уже более шести десятилетий с того памятного июньского утра, когда случилось то, что не только потрясло мир, но и радикально изменило судьбы нескольких поколений.

Все дальше и дальше неумолимое время уносит нас от этой трагедии. Мы преклоняемся перед теми, кто остается в живых… Тяжелое время было и для мирных жителей. Об этом я узнала из рассказов своей бабушки, которая живет в деревни Хутор. Она мне рассказала о том, что случилось: » Для моей семьи война началась еще в тысяча девятьсот тридцать девятом году.

Моему отцу дали орден Ленина за труд. Мы жили со страхом, потому что нам угрожали. Если мы не отдадим орден, то что-нибудь случиться с нашей семьей. В сорок первом, когда началась война, Всех мужчин, забрали на фронт, за исключением инвалидов, стариков и тех мужчин, что нужны были для поддержания жизни в колхозе. В их количество попал и мой отец, так как он был председателем колхоза.

Как только немцы ворвались в Брест, отец и другие мужчины погнали скот к Днепру-там были наши солдаты. Я с матерью, трехлетним братом и новорожденной сестрой ушли из деревни, а орден для сохранности оставили под кирпичом. Ходили по деревням, но нигде долго не оставались надолго. Люди боялись оставлять себя у себя, потому что, если бы нас нашли бы в их хате, то всех бы расстреляли. Мама это отлично понимала.

Все больше и больше мы ночевали в заброшенных домах, окопах, блиндажах или просто под открытым небом. Не было чего есть». У бабушки потекли слезы, но она дрожащим голосом продолжала: » Помню, как сейчас, я несла Надюшу и услышала скрип двери, а потом голос женщины: » Деточка, иди сюда хоть молочка дам… маленькую хоть накормишь…». Я и пошла. Через полгода мы вернулись домой, и отец тоже вернулся.

У сестры началась ветрянка, мама боялась, что она умрет, но, слава богу, все обошлось. Через пол года отец пошел в партизаны, и мы тоже решили уйти. Больше мы не смогли вернуться домой… Отец несколько раз приходил домой, что бы проверить все ли в порядке.

Его три раза забирали в плен то немцы, то партизаны. Каждый раз его избивали до смерти, требовали орден. Первый раз его отпустили через несколько дней. Второй раз его забрал за выкуп, мой дед Павел.

Третий — уже после сожжения деревни — мама отдала орден, и отца отпустили. В сорок третьем году, летом, мы жили в куренях, на болоте. Под вечер, тринадцатого июня, все почти все жители пошли по домам. Мама тоже пошла домой, оставив нас на болоте. Когда она вернулась, то сказала, что пойдем домой завтра.

Я, с примесью страха, была на седьмом небе от счастья как я долго мечтала положить голову на мягкую перину, хоть на часок. На утро вообще никого на болоте не стало, но мама ждала до последнего, как будто, что-то чувствовала. Мы все в один голос просили пойти по быстрей домой, даже сестренка что-то лепетала., но мама сказала, что будем здесь до обеда. Больше мы ничего не спрашивали. Когда мы собрались и стали выходить из болота… мама вдруг схватила Надюшу на руки, развернула меня с братом противоположную сторону, подталкивая нас впереди себя, в полголоса сказала, что бы мы бежали обратно.

Мы бежали окольными путями обратно на болото. Когда мы прибежали, то в курениях уже были люди. Если честно, то я тогда не понимала, что случилось. Я считала себя взрослой и решила, что должна быть в курсе событий.

Но сколько бы я не спрашивала, мне ничего не говорили. Тогда я решила пойти на разведку, когда я повернулась, чтобы незаметно уйти, то краем уха я слышала разговор взрослых, что пришли немцы и всех убивают. Они сидели, сколько людей спаслось, а, сколько не смогло, скольких убили, сколько живелки и домов пропало.

Наверное, люди хотели уберечь нас от шока, по этому ничего не говорили. Я тихонько вернулась и села на свое место и стала ждать. В соседнем уголке сидела бабушка и молилась, по ее уже загрубевшим щекам катились слезы боли, за души умерших и за души тех немецких солдат, которые пришли в нашу деревню, она просила Бога простить их.. когда она перестала молиться, бабушка обессилено положила руки на колени… подняла, затуманенные от душевной боли от слез глаза к небу. Она долго смотрела в небо, как будто ждя какого-то знака свыше. Мне показалось, что что-то в небе сверкнуло.

Я тихонько встала, подошла к бабушке и села подле ее и мне хотелось ее утешить, сказать что-нибудь, что бы она перестала плакать. Единственное, что я смогла придумать в ту горькую минуту это слова: » Бабушка не плачь, все будет хорошо… ты только не плачь…» она перестала смотреть в небо и ласково взглянула на меня. Бабушка долго всматривалась в мое лицо и потом проговорила: » Я верю… тебе, внученька, верю…» она еще раз ласково на меня взглянула, потом подняла глаза к небу и ее губы начали безмолвно, что-то говорить. Теперь мне показалось, что теперь она уже не ждет знака свыше, а смотрит сквозь серо-голубую кромку неба и с кем-то разговаривает. А я сидела и ждала.

Ждала только что? Я не знаю, что чего я ждала, наверное, я ждала, что вдруг взрослые поднимутся и скажут, что это все розыгрыш, что никаких немцев здесь нет, что никого не убили, что папу не избивали до смерти и, что никакой войны не было и не будет, что сейчас придут люди, которых захватили в плен, и мы все выйдем с болота, пойдем по домам, и, как заведено, будем отмечать праздник. Люди встали и смотрели в одну точку, я тоже поднялась посмотреть, что там происходит.

Матери, бабушки стояли безмолвно, по их щекам покатились слезы. Молодые девушки улыбались, а мужчины просто смотрели в даль. От слез, они смогли проговорить только несколько слов, а слова, в основном, были одни и те же: » Миленькие, родненькие, вы вернулись. Спасибо, тебе, Боже».

Никто не верил своим глазам… Потом будто по единому гонгу сердца, они побежали к той точке, стали обнимать, целовать людей, которые пришли. Бабушка посмотрела на людей, а потом на меня, улыбнулась и стала снова молиться.

Пришедшие люди рассказали, что немцы остались поджигать Пристарань, а их отправили в Останковчи — это был немецкий лагерь. Потом появились еще люди. Вдали виднелись столбы дыма, но никто не хотел верить, что догорает наша деревня. В сердце каждый надеялся, что она не смогла сгореть, что Бог не дал ей сделать это, но это были лишь надежды… Через несколько дней мы вернулись в сожженную деревню, что бы похоронить погибших и начать жизнь заново.

Мой отец умер в тысяча девятьсот сорок четвертом году от многочисленных побоев и ран. Где орден я не знаю до сих пор…» Бабушка замолчала, по ее щекам катились большие капли слез. Я была уверенна, что она снова прожила этот момент. У меня перед глазами проносились картинки, тех слов, что она произнесла.

Мне показалось, что передо мной сидит та самая бабушка, что молилась за души людей и своих, и чужих. Бабушка стерла слезы, загрубевшей от работы рукой, и посмотрела своим всегда ласковым взглядом. А закончить можно только словами из стихотворения Роберта Рождественского: » Вспомним всех поименно, горем вспомним своим…

Это нужно-не мертвым! Это надо-живым!»