Плач как традиционная форма лирических эпизодов

С XV века в русской литературе наблюдается усиление психологичности, интереса к переживаниям личности, выразившееся, между прочим, в расширении лирических эпизодов эпического повествования. Плач — эта традиционная форма таких лирических эпизодов получает в литературе с XV в. широкое развитие. Светская повесть, полусветские, полуцерковные княжеские жития и, наконец, ортодоксальные жития уделяют теперь плачам значительно больше места в общей своей композиции.

На дальнейшую историю древнерусских литературных плачей имел особое влияние вдовий плач, созданный в начале XV в. автором риторического «Слова о житии и о преставлении» Дмитрия Донского.

Хотя герой Куликовской битвы не был ни канонизован, ни даже признан местночтимым, однако похвальная его биография построена под несомненным воздействием нового житийного торжественно-панегирического стиля. В связи с этим в «Слове о житии» книжная риторичность выражена значительно сильнее, чем в старших княжеских житиях. Однако это не помешало автору в двух плачах отразить и свое знакомство с устной поэтикой, в частности — похоронных причетей.

В плаче вдовы-княгини Евдокии над телом умершего князя преобладает тема личного горя молодой вдовы, оставшейся с малолетними детьми, и эта тема особенно сближает плач с вдовьей народной прнчетыо. Автор отдал и здесь дань книжной церковной риторике, однако нельзя отрицать отражений у него фольклорных элементов. Кроме знакомых уже нам по старшим княжеским житиям мотивов (смерть — заход солнца, просьба промолвить слово, желание умереть), самой формы монолога, обращенного к умершему, как к живому, мы встречаем в плаче Евдокии и другие отголоски устной причети. Вдова жалуется, на кого покинул ее муж с детьми: «кому приказывавши мене и дети свои» (Новг. IV, стр. 359) — ср. в причети:

«Ты на кого да нас покинула, на кого нас пооставила»; «А з ким же ты мяне покидаешь»; «Мìй чоловìче, моя й дружино, на кого ж ты мене кидаеш, та кому ти свое хозяйство вручаеш» «Кому ти дìток поручаешь, кому ти ìх уручаеш».

Вдова спрашивает покойника, почему он с ней не поговорит: «Чему, господине мои милый, не възозриши на мя? Чему не промолвиши ко мне… что ради не взиравши на мене и на дети мои, чему им ответа не даси»

Стань, пробудись, мой родимой батюшко, От сна от крепкого, от крепкого сна от мертвого, Хоть промолви ты едино слоио. Вы ударьте в большой, КОЛОКОЛ, Разбудите мою матушку. Не могу, бедна горюшица, порасклнкать поразговорнть Я родитель свою матушку.- И стану я будить тебя тихохонько, Разговаривать с тобой легохонько. Не поймешь ли мои речи горькие, Да не проснешься ли, не пробудишься.

Вдова недоуменно спрашивает: «не моего наряда одение на себе въздеваеши и за царский венец худым сим платом главу покрывавши, за полату красную гроб сии приимаеши»:

Ты скажи, родитель батюшко, Мне изпедан, красно солнышко, Уж ты куды да снаряжаешься… У тя платьица нездешнии И обуточка не прежняя.

Вдова видит сон, будто муж ее ушел в «хоромное строеньице» («полата» жития), но на кладбище находит «катучи сини камешки» и могилу.

При рассмотрении книжно-риторических элементов древнерусских плачей, мы убедимся в том, что в плаче княгини Евдокии самый отбор автором этих элементов опирался отчасти на привычное представление о похоронной причети, усвоенное из устной традиции. Искусно скомпанованный, как украшенная в новом литературном вкусе вдовья причеть, плач Евдокии надолго сделался в русской литературе образцом причитаний княжеских и позднее царских вдов и, наконец, организовал изложение в плаче рязанского князя по убитой Батыем дружине рязанских «резвецов и удальцов».

Поздние редакции старых княжеских житий ввели под воздействием «Слова о житии» Дмитрия Донского вдовьи плачи: такие более или менее полные переделки плача Евдокии читаются в житии Михаила Черниговского (плач Анны), Михаила Тверского (плач Анны); на основе плача Евдокии построены два плача княгини Ольги в Степенной книге; кратко передан этот плач в поздней редакции жития Федора Ярославского; риторически распространен плач Евдокии патриархом Иовом в его «Житии» царя Федора Ивановича. Ни в одной из этих позднейших переделок мы не наблюдаем проникновения в текст плача дополнительных, сравнительно с плачем Евдокии, устно-поэтических элементов, зато историческая и риторическая части соответственно новой томе перерабатываются и дополняются.