Поэтическая стихия “Повести о Горе и Злочастии”

Во всей предшествующей русской литературе мы не найдем произведений, в которых рассказывалось бы о судьбе обыкновенного мирского человека и излагались основные события его жизни. В старинной повествовательной литературе фигурировали или подвижники, святые, или – реже – лица исторические, чья жизнь, точнее “житие”, описывалась в традиционном стиле условной церковной биографии. “Повесть о Горе и Злочастии” говорит о судьбе безвестного молодца, нарушившего заповеди старины и тяжело за это поплатившегося. Избавляет молодца от окончательной гибели “спасенный путь”, приводящий его в монастырь, у стен которого отстает от него по пятам преследующее его Горе-Злочастие.

Молодец вздумал было пренебречь старинным укладом жизни и морали, решил жить “как ему любо”, не считаясь с родительскими запретами, и отсюда пошли все его злоключения. Он чуть было не встал уже совсем на ноги после своего первого крушения, стал – по совету добрых людей – жить так, как учили его родители, но слишком возомнил о себе, понадеялся на себя и на свою удачу, расхвастался, и тут-то завладело им неотвязное Горе-Злочастие, сломившее его непокорство, превратившее его в жалкого, потерявшего себя человека. Образ “Горя-Злочастия” – доли, судьбы, как он встает в нашей повести,- один из значительнейших литературных образов. Горе одновременно символизирует внешнюю, враждебную человеку силу и внутреннее состояние человека, его душевную опустошенность. Оно как бы его двойник.

Молодец, вырвавшийся на волю из очерченного благочестивой стариной круга, не выдерживает этой воли и находит себе спасение уже не в традиционной обстановке мирского быта, из которого он позволил себе выйти, а в монастыре, где ему заказано всякое проявление самостоятельного почина, дозволенное даже строгими формами домостроевского уклада. Такова та тяжелая расплата, которая падает на голову юноши, отступившего от заветов отцов, вздумавшего жить как ему хочется, а не как велит богоспасаемая старина. За ней, за стариной, пока оказывается победа, она пока торжествует над просыпающимися индивидуалистическими порывами молодого поколения. В этом основной смысл повести, очень талантливо изображающей судьбу “детей” на переломе двух эпох.

Характерно, однако, что монастырская жизнь трактуется в повести не как идеал, даже не как норма, а как своего рода исключение для тех, кто не сумел наладить свою мирскую жизнь по правилам, какие предписывала веками сложившаяся традиция. Обращение к монастырю является для молодца печальным, но единственным выходом из его неудачно сложившейся жизни.

Недаром заглавие повести обещает рассказать, как Горе-Злочастие – злая сила, овладевшая молодцом, довело его до иноческого чина. Монашеское житие, трактовавшееся еще недавно как лучшая и самая высокая форма жизни, к которой должен стремиться всякий благочестивый человек, в нашей повести оказывается уделом грешника, монастырем искупающего свои тяжелые заблуждения. Так мог рассуждать скорее всего автор, сам принадлежавший не к монашеской, а к светской среде. За эту же принадлежность говорит и весь стиль повести, насквозь проникнутый светским фольклорным элементом, и самый образ Горя-Злочастия, злой доли, отличный от традиционного образа врага человеческого рода – дьявола. В бытовой обстановке, нашедшей себе отражение в повести, имеются кое-какие намеки на консервативный купеческий уклад жизни, и очень вероятно, что и сам автор ее принадлежал к той же консервативной купеческой или близкой к ней среде посадских людей.

Устнопоэтическая стихия окрашивает собой “Повесть о Горе и Злочастии” чуть ли не на всем ее протяжении. Прежде всего бросается в глаза почти полное тождество метрического строя повести со строем былинного стиха; далее обращают на себя внимание былинные общие места (как приход на пир и похвальба на пиру), присутствующие и в нашей повести. С былинным стихом связывает повесть и прием повторения отдельных слов (“надейся, надейся на меня, брата названова”; “и оттуду пошел, пошел молодец на чюжу сторону”; “под руку под правую” и т. д.), и прием тавтологических сочетаний (“кручиноват, скорбен, нерадостен”, “украсти-ограби-ти”, “ясти-кушати”, “род-племя” и т. д.), и употребление постоянных эпитетов (“буйны ветры”, “буйна голова”, “быстра река”, “зелено вино”, “дубовый стол” и т. д.). Немало общего в “Повести о Горе и Злочастии” со стилем не только былины, но и устной лирической песни, во многом, впрочем, совпадающим... с былинным стилем.

Но рядом с указанными элементами устнопоэтической традиции в повести явственно дает себя знать и традиция книжная. Она обнаруживается в первую очередь во вступлении к повести, излагающем происхождение греха на земле после нарушения Адамом и Евой заповеди божьей о невкушении плода виноградного. Присутствует она и в последних строках повести. И вступление и заключение сближают ее с произведениями житийного жанра. Сказывается книжная традиция и в некоторых типично книжных эпитетах повести, и в тематической близости ее к книжным произведениям на тему о пьянстве.

Злоключения молодца, власть над ним Горя-Злочастия явились результатом его пьяного разгула, как и наказание Адама и Евы объясняется в повести тем, что они вкусили “плода винограднаго”, т. е. плода пьянственного,- в отступление от Библии, где сказано, что они вкусили от древа познания добра и зла. “А гнездо мое и вотчина во бражниках”.

На тему о губительном действии на человека хмельного пития написан у нас ряд произведений.

Еще в XV в. на Руси известно было в рукописях “Слово Кирилла-философа словенскаго”, облеченное в форму обращения “ко всякому человеку и ко священному чину, и ко князем и боляром, и ко слугам и купцем, и богатым и убогим, и к женам”. В нем речь ведет сам хмель, пользуясь при этом пословицами и поговорками, как например в следующей фразе: “Лежати долго – не добыти добра, а горя не избыти. Лежа не мощно бога умолити, чести и славы не получити, а сладка куса не снести, медовые чаши не пити, а у князя в нелюбви быти, а волости или града от него не видати. Недостатки у него дома сидят, а раны у него по плечам лежат, туга и скорбь – по бедрам гладом позванивает” и т. д.

Очевидно, на основе “Слова Кирилла-философа” в XVII в. возникает ряд прозаических и стихотворных произведений о хмеле, сменившем апокрифическую виноградную лозу, упоминаемую и в “Повести о Горе и Злочастии”. Таковы “Повесть о высокоумном хмелю и худоумных пьяницах”, “Повесть, от чего суть уставися винное питие”, притча о хмеле, легенда о происхождении винокурения, “Слово о ленивых и сонливых и упиянчивых”, стихи “покаянны о пьянстве” и др. В некоторых из этих произведений, как и в “Слове Кирилла-философа”, сам хмель говорит о том, какие беды причиняет он тем, кто к нему привержен.

Так, в “Повести о высокоумном хмелю” он заявляет связавшему его отрезвившемуся пьянице: “Если начнет любить меня богатый, досилю его скорбна и глупа, и будет в роздраннои ризе и утлых сапогах ходить, а у людей начнет взаймы просить… Если содружится со мной какой мудрый и умный коего чину мастеровой человек, отыму у него мастерство и ум его и смысл, и учиню его в воле своей, и сотворю его как единого от безумных” и т. д.

В позднейших записях сохранилось большое количество песен о горе – великорусских, украинских и белорусских. В одной группе этих песен разработан мотив горя в применении к женской доле, в другой – он связан с образом доброго молодца. В обеих группах мы находим много совпадений с повестью не только в тех или иных ситуациях, но даже в поэтических формулах и отдельных выражениях. Однако точно определить, в каких случаях влияли песни на повесть и в каких случаях было обратное влияние,- очень затруднительно.

То обстоятельство, что мы обладаем значительной песенной традицией, связанной с темой о горе, а повесть дошла до нас всего лишь в одном списке, что не свидетельствует о широкой ее популярности, заставляет предполагать, что устнопоэтическое воздействие на повесть было сильнее, чем воздействие обратное.

Такой широкий доступ фольклора в книжную литературу, какой мы видим в нашей повести, мог иметь место только в XVII в., когда народная поэзия получает особенно широкий доступ в книжную литературу и оказывает на нее особенно сильное влияние. Вся предшествующая история русской литературы не дает нам ни одного образца, который мог бы сравниться с “Повестью о Горе и Злочастии” по силе присутствующих в ней богатейших залежей народно-поэтического материала.