«Повести Белкина» А. С. Пушкина в школьном изучении. Краткое изложение текста

В «Повестях Белкина» человек оказывался сложнее внешнего взгляда на него, по возможностям своим шире предопределений реальной судьбы, богаче собственных намерений и представлений о ценностях жизни. Неожиданность открытий читателя, непредсказуемость сюжетов воплощает гуманизм пушкинской мысли о неисчерпаемости человека.

Странные противоречия между намерениями героев и реальным ходом жизни давали повод для утверждений о шутливо-пародийной, почти «водевильной» основе «Повестей Белкина» и мистических истолкований их как повестей, где власть рока над людьми несомненна .

В полярно противоположных мнениях была общая точка непонимания пушкинской мысли о том, что человек именно по бесконечности своих возможностей остается тайной не только для других людей, но и для себя самого. Знаменитые слова Достоевского: «Человек есть тайна» — исходят из художественного опыта «Повестей Белкина».

«Повести Белкина» обнаруживают расхождение природы человека и быта, роли, навязанной героям или подсказанной традицией, которую многие действующие лица охотно исповедуют. Сильвио в «Выстреле» искусственно загоняет себя в рамки дуэльной распри и сословного тщеславия, но оказывается выше этих намерений, подсказанных, в сущности, банальностью быта и литературным штампом романтического злодея. В «Метели» «книжная» любовь Маши и Владимира при всей ее выспренности оказывается тоже принадлежностью быта, внушением традиции, а не непосредственным голосом сердца.

И потому природа , время, реальные чувства разрушают предрассудки и открывают подлинные возможности жизни. В «Гробовщике» Адриан Прохоров потрясен сном, который выводит героя за рамки привычности. В «Станционном смотрителе» дается опровержение сниженной до лубочных картинок истории о блудном сыне.

Ситуация «Барышни-крестьянки» , освященная популярностью «Бедной Лизы» Карамзина, тоже изображена как условность, один из предрассудков сознания героев и разрушена шутливо и простодушно.

«Повести Белкина» оказываются не поэтизацией быта, как полагает Н. Я. Берковский, а полемикой с бытом, представленным и как литературная заданность поведения, и как сословная ограниченность. Человек у Пушкина выше быта, его окружающего, но подлинный разрыв с бытом отзывается трагедией .

Ощущение странного несоответствия человека и жизни, которую он прожил, задается уже предисловием «От издателя». Иронически представив читателю письмо помещика, который считался другом Белкина, хотя они «ни привычками, ни образом мыслей, ни нравом большею частию друг с другом не сходствовали», Пушкин дает взглянуть на судьбу собирателя повестей сквозь призму недоумения. Хозяйственному «другу» кажется странным в Белкине и небрежение «строгим порядком» в имении, и замена барщины «весьма умеренным оброком», и отсутствие пристрастия к питейным «излишествам» , и «стыдливость… истинно девическая» при «великой склонности к женскому полу».

Но особенно странны в глуши Горюхина «охота к чтению и занятиям по русской словесности» и смерть «на 30-м году от рождения». Для соседа Белкин оказывается неразгаданной тайной, но читателю в обыденности судьбы, которая А. Григорьеву показалась простой до смиренности, открывается чудо духовности в среде, сохранившей нравы, описанные Фонвизиным и представленные эпиграфом ко всем повестям:

Г-жа Простакова

То, мой батюшка, он еще сызмала к историям охотник.

Скотинин

Митрофан по мне.

Контраст примитивного стиля письма и блестящего слога повестей, написанных Белкиным, так же разителен, как соседство внешне спокойного, скромного жизненного пути Ивана Петровича и напряженной событийности всех «историй».

Читателю, не заметившему пушкинской иронии и способному увидеть в Белкине лишь пристрастие к «историям», подсказанное скучающим любопытством недоросля, грозит опасность оказаться в положении Скотинина. Введение рассказчиков, иногда включающихся прямо в действие повести , иногда ограниченных ролью повествователя, помогает Пушкину поддерживать атмосферу недоумения, так как наблюдателям доступны лишь фрагменты жизни героев и сторонний взгляд не может выявить истинные мотивы событий и поступков. Таким образом, система рассказчиков поддерживает ощущение неожиданности происходящего и побуждает читателя к сотворчеству. «Голая», по выражению Толстого, проза Пушкина оказывается лирической по существу, требуя от читателя лирического присоединения для своего понимания и вместе с тем иронического отношения к выводам и точкам зрения далеких от авторского всеведения рассказчиков. Чем объяснить, что в «Метели», «Гробовщике», «Барышне-крестьянке» рассказчик не представлен как действующее лицо повестей? При всех осложнениях сюжета, включающего драматические коллизии, повести эти позволяют героям остаться вне трагедии.

Столкнувшись с трагическим конфликтом, герои по разным причинам оказываются над ним, минуют его благополучно. «Выстрел» и «Станционный смотритель», в которых судьбы героев наделены особым драматизмом, нуждаются в рассказчике-свидетеле, очевидце, как античная трагедия нуждалась в хоре.

В «Метели» сюжет, разыгранный романтическим воображением Марьи Гавриловны, и подлинные чувства, истинные потребности героини расходятся: «Марья Гавриловна была воспитана на французских романах и, следственно, была влюблена. Предмет, избранный ею, был бедный армейский прапорщик, находившийся в отпуску в своей деревне. Само по себе разумеется, что молодой человек пылал равною страстию…

Наши любовники были в переписке и всякий день виделись наедине в сосновой роще или у старой часовни. Там они клялися друг другу в вечной любви, сетовали на судьбу и делали различные предположения». Ирония стиля, комические акценты которого мы выделили курсивом, вызвана прежде всего надуманностью чувств и поведения героев. Ложность их отношений не замедлит обнаружиться в первом же реальном шаге — побеге.

Почему метель развела «любовников»? Маша, в сущности, не хочет расстаться с родительским домом и побег совершает по обязанности, внушенной чтением романов. Она собирала вещи, прощалась с домом трогательно, и мысль о разлуке с родителями «стесняла ее сердце». Во сне свои отношения с Владимиром она видит как «безобразные, бессмысленные видения».

Истинные человеческие отношения герои пытаются заменить литературным каноном, но жизнь отклоняется от русла, предложенного чуждой ей традицией. Владимир занят уговариванием священника и поисками свидетелей для свадебного обряда. Никакого любовного нетерпения, никаких неодолимых страстей в нем нет, если он не сам похищает Марью Гавриловну, а поручает «барышню попечению судьбы и искусству Терешки кучера».

Разыгравшаяся метель разрушает все планы, потому что их основание было ненатуральным. Сила природы оказывается сильнее игры Владимира и Маши, думающих, что они вполне серьезны; случай умнее «книжных» намерений героев. И наоборот, то, что кажется шутливой игрой, непонятной, «непростительной ветреностью» и даже «преступной проказой», оказывается истинным движением души. Бурмин, рассеянно исполняя волю людей, принявших его за Владимира и торопящих к венчанию, готов обвенчаться лишь потому, что невеста ему «показалась недурна», и он «хотел было ее поцеловать». И это мимолетное, но искреннее движение оказалось реальным, подтвержденным дальнейшим развитием сюжета.

Впоследствии Бурмин влюбится в Марью Гавриловну страстно. Легкомысленный гусар оказывается способным на глубокое чувство и верность клятве венчания. Роман тически настроенные «любовники» не в состоянии одолеть будничных препятствий.

Таковы «неожиданности» судьбы, по видимости капризной, но в сущности доброй, и человеческого сердца, которое не слишком хорошо знает себя.

В «Гробовщике» внешняя незатейливость сюжета скрывает мысль о сложности человеческой природы, несводимой к уровню бытового существования. Профессия Адриана Прохорова, казалось бы, могла лишить его человечности, ранимости и сделать его взгляд на мир таким же цинично-равнодушным, как у шекспировских могильщиков. Однако Пушкин спорит здесь с утверждением Шекспира. «Низкое» занятие не освобождает человека от порывов совести. Гробовщику Пушкина оказываются доступны не только нежные отцовские чувства и трогательная привязанность к обжитому месту, побуждающая с тревогой думать о переезде в новый Дом.

В смешной форме тщеславия, а затем и «всерьез» Прохоров отстаивает право на равенство и обнаруживает живое присутствие души, от которой мрачное ремесло должно было давно его освободить. Правда, это происходит во сне, все кончается возвращением к привычному быту, но читатель, увидевший мир гробовщика не в зеркальном варианте «физиологического» очерка, а изнутри и объемно, теперь уже не поверит, что мрачность Адриана Прохорова есть прямое отражение его Профессии, заметит в этой омраченности внутреннее сопротивление человека занятию, как бы исключающему, попирающему естественные свойства человеческой природы и призывающему относиться к смерти «просто», ремеслом заглушить совесть. Мысль «Гробовщика», как и вообще «Повестей Белкина», настолько глубока в своей внешней наивности, что до сих пор вызывает споры литературоведов (В.

Узин, И. Золотусский, С. Бочаров, Н. Петрунина).

«Барышня-крестьянка» по построению напоминает сюжет любимой Пушкиным шекспировской трагедии «Ромео и Джульетта». В. Узин и Б. Эйхенбаум видели в пушкинской повести пародию на Шекспира. Точнее было бы сказать, что «Барышня-крестьянка» представляет собой опровержение трагедии в среде русского поместного быта. Нелады Берестова и Муромского, хоть и являются комическим аналогом страстной вражды Монтекки и Капулетти, препятствующей любви детей, оказываются мелки и потому непрочны.

Случай на охоте примиряет Берестова и Муромского именно потому, что существенных оснований для раздора не было.

Неожиданный случай в «Повестях Белкина» выявляет истинные, закономерные связи. Игра в переодевание для Лизы не только имеет прелесть маскарада, но свидетельствует о ее способности свободно переходить от одной роли к другой, из родной стихии в крестьянскую. Эти переходы так легки и веселы, что отменяют трагическое упорство в выборе одной из возможностей жизни. Алексей тоже, «несмотря на роковое кольцо, на таинственную переписку и на мрачную разочарованность, был добрый и пылкий малый и имел сердце чистое, способное чувствовать наслаждения невинности».

Переодевания Лизы и свидания Алексея с «крестьянкой» дают влюбленным ту свободу отношений, которая неуместна в помещичьем быту. Игра становится легким способом освободиться от препятствий. Когда дело касается серьезных противоречий, молодые герои не обнаруживают отважной склонности переступать границы: «Алексей, как ни привязан был к милой своей Акулине, все помнил расстояние, существующее между ним и бедной крестьянкою; а Лиза ведала, какая ненависть существовала между их отцами, и не смела надеяться на взаимное примирение».

Для таких людей трагедии невозможны, так как, в сущности, нарушения традиции не происходит.

Алексей почувствовал, что он «страстно влюблен» в Акулину, лишь тогда, когда «крестьянка» волшебно быстро овладела грамотой и приблизилась к «барышне», а отец повелел жениться на «смешной» Лизе Муромской. Даже «романтическая мысль жениться на крестьянке и жить своими трудами» расценивается Алексеем с позиций «благоразумия». И хотя он готов на «решительный поступок» и в письме «самым четким почерком и самым бешеным слогом» предлагает Акулине свою руку, катастрофы произойти не может. Эти чувства Алексей способен испытывать не к реальной крестьянке, как князь в пушкинской «Русалке», а к барышне, переодетой крестьянкой, но оставшейся самой собою: изящной, шаловливой, грациозной и милой.

Случай, неожиданное посещение Муромских молодым Берестовым и внезапное слияние Лизы с Акулиной, все ставит на свои места и опять помогает вернуться к норме жизни.

«Станционный смотритель» открывается спором о достоинствах «почтовой станции диктатора». И опять, как в «Гробовщике», обнаруживается, что положение станционного смотрителя, его должность, похожая на «настоящую каторгу», не определяют, не исчерпывают человека в целом: «Вникнем во все это хорошенько, и вместо негодования сердце наше исполнится искренним состраданием… Сословие станционных смотрителей представлено общему мнению в самом ложном виде.

Сии столь оклеветанные смотрители вообще суть люди мирные, от природы услужливые, склонные к общежитию, скромные в притязаниях на почести и не слишком сребролюбивые».

Самсон Вырин подтверждает эту характеристику. Добросердечие, доверчивость, любовь к Дуне и нежность к детям делают его беззащитным перед горем, обрушившимся на него. Три приезда рассказчика на станцию, разделенные несколькими годами, рисуют неуклонное угасание жизни, которая с отъездом Дуни потеряла для Вырина всякий смысл.

Несчастье обрушивается не на «заблудшую овечку», как это происходит в истории на картинках, а на отца. Минский, которого смотритель просто называет «проезжим повесой» и который поначалу кажется таким читателю, не «сманил» и не бросил Дуню, а любит ее. Дуня в финале повести не «метет улицу вместе с голью кабацкой», как предполагал отец, а выглядит «прекрасной барыней».

Все оказывается не так, как предсказывала библейская история, за рамки которой Вырин выйти не может и потому гибнет.

1 2 3 Следующая › Последняя «