«Похоронная песня» из цикла «Песен западных славян»

Одно из лучших стихотворений цикла — «Похоронная песня»:

С богом, в дальнюю дорогу! Путь найдешь ты, слава богу. Светит месяц; ночь ясна; Чарка выпита до дна. Пуля легче лихорадки; Волен умер ты, как жил. Враг твой мчался без оглядки; Но твой сын его убил. Вспоминай нас за могилой, Коль сойдетесь как-нибудь; От меня отцу, брат милый, Поклониться не забудь! Ты скажи ему, что рана У меня уж зажила; Я здоров,- и сына Яна Мне хозяйка родила. Деду в честь он назван Яном; Умный мальчик у меня; Уж владеет атаганом И стреляет из ружья. Дочь моя живет в Лизгоре; С мужем ей не скучно там. Тварк ушел давно уж в море; Жив иль нет,- узнаешь сам. С богом, в дальнюю дорогу! Путь найдешь ты, слава богу. Светит месяц; ночь ясна; Чарка выпита до дна.

Пушкин почувствовал глубокую народность миропонимания в прозаическом пересказе песни и превратил прозу в стихи — созданный природой алмаз стал бриллиантом. Не местный колорит и не фольклорность привлекли Пушкина, но народные представления о смерти, о загробном мире, лишенные мистики, народный характер рассказчика.

«Похоронная песня» близка к прозаическому тексту «Погребальной песни» Мериме. Французский писатель передал точно сюжетную канву народной песни — прощание с умершим братом, наказ ему, что из семейных новостей рассказать отцу. Пушкин следует образцу. Но при этом всюду неукоснительно стремится к лаконизму в передаче событий и просьб. Оттого последнее сообщение умершему брату («Сабля твоя с тобою, трубка набита табаком, на тебе плащ из козьей шерсти. Что еще нужно в долгий путь туда, где не страшны ни холод, ни голод?») Пушкин убирает: описание обычая одевать покойника и давать «в дорогу» необходимые вещи снижало трагизм песни, уводило в сторону от главного ее общечеловеческого! содержания — раскрытия народного взгляда на смерть.

По тем же причинам значительно сокращено начало «Погребальной песни»: «Лучше пуля, чем лихорадка. Вольным ты жил, вольным и умер. Сын твой Иво отомстил за тебя; пятеро пали от его руки. Гнали мы их от Чаплисы до самой равнины. Ни один не смог оглянуться, чтоб еще раз увидеть нас». Вместо этого вялого, состоящего из необязательных подробностей описания Пушкин в четырех афористически четких стихах рассказывает о происшедшем:

Пуля легче лихорадки; Волен умер ты, как жил. Враг твой мчался без оглядки; Но твой сын его убил.

Из примеров ясно, что дело не в простом отсечении лишнего, сокращении подробностей. Оттого в других случаях мы сталкиваемся не с актом сокращения, но с расширением и обогащением французского прозаического текста. Так начало речи брата, его прощание-наказ. «Гузле» — это деловая, лишенная поэзии и психологии фраза: «Передай моему отцу, что я в добром здоровье…»

Мы не знаем народного оригинала «Похоронной песни». Переводя его на французский язык, Мериме не почувствовал, что именно в этом обращении живущего к умершему проявляется основа народного миросозерцания — не религиозное представление о загробном мире, но своеобразный, наивно пантеистический взгляд на характер взаимоотношений живых и умерших. Пушкин это остро осознал, и потому появилась фигура «разумножения» — целую строфу он посвящает раскрытию именно этого взгляда:

Вспоминай нас за могилой, Коль сойдетесь как-нибудь; От меня отцу, брат милый, Поклониться не забудь!

Удивительно и поэтически прекрасно это прозаически бытовое обозначение загробного мира — «Вспоминай нас за могилой…». Лаконично и динамично движется мысль простолюдина-серба, свободно и просто излагающего свои верования.

В других случаях мы сталкиваемся с явными отступлениями от текста «прощальной» баллады, с исключением, по мысли Пушкина, лишнего. Но и здесь дело не в формальном сокращении длин нот — исключая, Пушкин конденсирует мысль, делает ее обостренно зримой, открывает в лаконичных стихах заложенный в них глубинный смысл. Особенно это обнажено в той части баллады, где говорится о судьбе Тварка: «Тварк оставил родину, ушел в море. Нет от него известий; может, повстречаешь его там, куда ты уходишь». Сюжет с Тварком Пушкин передает не только лаконичнее, но поэтичнее и потому бесконечно содержательнее:

Тварк ушел давно уж в море; Жив иль пет,- узнаешь сам.

Все эти изменения при поэтическом переводе литературного варианта баллады приводили к созданию принципиально нового, глубоко оригинального, именно пушкинского стихотворения. В прозрачных глубинах рождавшихся образов и народно-поэтического стиля выступала народная мудрость понимания жизни и смерти. Пожалуй это чудо сцепления двух разных начал — народно-поэтического и гениального пушкинского — с особой силой проявилось в первой строфе «Похоронной песни».

Как всегда, Пушкин чуток к народному взгляду, в данном случае — взгляду на смерть. В «Гузле» он прочел: «Прощай, прощай, добрый путь! Нынче ночью — полнолуние, дорогу хорошо видно. Добрый путь!» Светла народная мысль о смерти: кончилась земная жизнь — и собирается человек в последний путь… Умирающий не заблудится — нынче ночью полнолуние, дорогу хорошо видно…

Образ этот открывал Пушкину тайну народного самосознания. Оттого он бережно перенес его в свой поэтический «вариант песни. Но не только перенес, а углубил и обогатил тем, что раскрылось ему в образе. Присмотримся к тому, как это делает Пушкин: «С богом, в дальнюю дорогу!» (появившееся новое определение — «дальняя дорога» — бесконечно углубило смысл происходящего). «Путь найдешь ты, слава богу. Светит месяц; ночь ясна» — Пушкин меняет акценты — не потому умерший найдет дорогу, что она хорошо освещена луной: путь этот предопределен и предначертан, слава богу! Описание светлой ночи — это и многозначный пейзаж, и образ: из земной дневной жизни уходит человек далеко-далеко — туда, «за могилу», в ночь…

Общий колорит этой строфы — светлый: месяц светит, ночь ясная, и чувства человека печально светлы. «Светлый» — глубоко индивидуальный пушкинский эпитет. Еще в 1829 году в стихотворении «На холмах Грузии лежит ночная мгла» он писал: «Мне грустно и легко; печаль моя светла».

В «Похоронной песне» этот эпитет наполнился новым знаменательным содержанием. В пушкинском восприятии смерти с особой остротой проявилось преодоление индивидуализма. Эгоизм рождает у человека дикий страх смерти — он чужд Пушкину. Высшая свобода личности — в этом преодолении страха, в этом спокойном размышлении о неизбежном конце, об уходе из жизни, когда она оказалась исчерпанной. Уход в небытие печален. Пушкин не скрывает этого чувства. Но печаль эта светла, ибо жизнь продолжается: жена рассказчика родила сына, ему расти и жить, дочь живет с мужем, и ей не скучно…