«Преступление и наказание», роман Ф. М. Достоевского

В созданиях поэтической мысли не все преемственно. Между законными и незаконными чадами литературных родителей попадаются образцы самобытной особенности. С первого взгляда на них и прежде чем мы успеем сознательно их оценить, нам становится как-то дико. Привычный вкус не находит знакомого впечатления, руководящие нити оборваны, все ожидания сбиты с толку. Что-то странное, незнакомое попадается беспрестанно и смотрит на нас неприветливо.

Мы с беспокойством осматриваемся, мы ищем напрасно чего-нибудь, что помогло бы нам ориентироваться, узнать достоверно: где мы, с какой стороны вошли и куда нас зовут?.. Первое впечатление, производимое романом г-на Достоевского, действительно таково, и мы не можем сказать, чтобы оно было приятно. Оно похоже скорее на то, что мы ощущаем в минуты тяжелого, страшного сновидения…

Мерещатся грязные улицы и канавы гнилой воды… Вдоль этих улиц, по берегам этих канав теснятся дома, не менее отвратительные. Они похожи не на жилье человека, а на какие-то кучи, в которых скопилось всякого рода тление, нравственное и физическое; и в этих кучах кишат разного рода гадины…

Знойное лето, жара, духота нестерпимая, в воздухе ни одной струйки свежести… Мы бродим, сами не зная зачем, то туда, то сюда; мы попали в безвыходный круг, в лабиринт глухих закоулков жизни, грязных дворов, темных, извилистых коридоров, вонючих лестниц… Уродливые фигуры попадаются нам навстречу и дико косятся на нас, выглядывают на нас из полуоткрытых дверей, из окон, из-за углов… Нищета и разврат, порок, преступление и отчаяние написаны у них ясно на лицах…

Нам становится душно и тяжело; на сердце у нас как будто камень лежит; какие-то безотчетные подозрения и предчувствия закрадываются к нам в душу, томят и пугают нас. Мы ищем остановиться на чем-нибудь, вглядеться во что-нибудь, дать себе некоторый отчет: куда мы попали, что нас окружает?.. И вот мало-помалу одна из фигур, несколько раз уже проходившая мимо нас, овладевает нашим вниманием. Фигура эта недаром бродит — у нее какой-то умысел на душе; мы неясно еще понимаем, какой, но мы уже инстинктивно угадываем, что этот умысел страшен.

С этой минуты первое впечатление, не изменяясь в существенном, начинает расти. С каждой страницей оно овладевает нами полнее, давит нас, увлекает вперед без расстановки, без отдыха, с такою неудержимою силою, которая скоро переступает границы простой томительной грезы. То, что до сих пор похоже было на сон, мало-помалу выходит из сумрачной безотчетности сновидения; мы начинаем усматривать соотношения, связь и последовательность; контуры определяются, черты поразительной явственности освещаются перед нами то тут, то там; ближе и ближе подходит к нам это неприятное, отвратительное лицо, эта фигура, которая пробудила и приковала к себе наше внимание; чаще и ярче озаряются перед нами ее черты; ужас овладевает нами, сердце стучит, волосы готовы встать дыбом на голове!.. Неужели это вымысел? — задаем мы невольно себе вопрос, стараясь чем-нибудь зачурать себя от охватывающей нас враждебной силы; но то, что идет к нам навстречу и пристально смотрит в глаза, так мало похоже на вымысел, что мы не можем остановиться на этом вопросе.

Мы торопливо проходим мимо него; нас куда-то зовут, нас тянут куда-то назло нашей воле; нас заставляют смотреть на то, чего мы не желали бы видеть, и принимать душою участие в том, что нам ненавистно. Мы всматриваемся в потемки, где чуть приметно мелькает для нас это нечто, и вдруг — яркий свет озаряет нам всю обстановку… Мы пришли наконец туда, дальше чего нельзя идти — мы видим у себя под ногами пропасть… На крайнем ее рубеже стоит человек, который нас звал и тянул за собой. Он силится устоять и хватает нас за руку; но ноги его скользят в крови…

Вместе с его ногами скользят и наши… Мы слились с ним; мы не можем себя отделить от него, несмотря на то, что он гадок нам… Мы не сделали того, что он сделал, и не хотели, чтоб он это сделал, но мы были свидетелями всего и не могли удержать его — мы стали его соучастниками; у нас голова кружится так же, как у него; мы оступаемся и скользим вместе с ним и вместе с ним чувствуем на себе неотразимое притяжение бездны. Еще минута… но эта минута отсрочена. Проходит месяц и два; впечатление сильно успело остыть, и мы вспоминаем о нем недоверчиво, с каким-то невольным стыдом, что мы так ребячески поддались ему; мы обещаем себе, что в другой раз нас не подденешь на то же.

Но этот другой раз приходит, настал — и что же?.. Едва успели мы открыть книгу, с первой страницы ее, с первых строк, все прежнее воскресает в нас вдруг. Точно припадок какой-то тяжелой болезни возобновляется с нами. В одну минуту мы очутились опять на той же точке, и мы снова во власти той же враждебной силы, снова в ее волшебном замкнутом кругу.

Нам казалось, что мы позабыли многое, но выходит, что нет; все тут, налицо, ни одной йоты не позабыто; трудно даже представить себе, чтоб был перерыв; мы точно как будто и книги не выпускали из рук. Сколько раз повторялось это, мы не припомним; мы помним только одно, живучее, цельное, неделимое впечатление, да помним еще, что после нескольких раз нам удалось наконец одолеть Раскольникова и отделить себя от него настолько, чтобы дать себе ясный отчет: кто он есть и что с ним такое творится?.. Этот отчет мы и беремся теперь передать читателю, освобожденному наконец вместе с нами от страшного кошмара.

Если он никогда не стоял на краю пропасти, то пусть он знает, что пропасть эта не есть сказочный вымысел, а нечто действительно существующее и совсем не так далеко от нас, как мы, может быть, думаем. Покуда мы молоды и не успели узнать, что такое жизнь, или покуда случайности нашего положения в ней не сняли нам завес