Превращения басни

Древние люди не ограничивались пояснением принятых житейских правил, рассказами о поучительных происшествиях, как это сплошь и рядом делаем мы: «Не поступай так-то и так-то, вот кое-кто так поступил, а теперь расплачивается за это». Они шли дальше: от конкретного к общему, от действительного случая — к вымышленному образу. Так и сложилась басня — небольшой рассказ с прямо сформулированным моральным выводом. Героями басен были чаще всего животные, например: «Однажды галка увидела, как орел унес ягненка, захотела сделать то же самое, но запуталась в руне и была поймана пастухом.

Вот так-то: не стоит соперничать с сильными мира сего».

Не в Египте и не на Ближнем Востоке, а только у древних греков в VII-VI веках до н. э. басня выделилась в самостоятельный жанр. Именно в эту эпоху в греческих полисах велась ожесточенная борьба демоса и знати, и басня очень часто становилась аргументом в политическом споре, средством убеждения и пропаганды.

«На Востоке басня осталась средством поучения, средством поддержания традиции, их рассказывали высшие низшим, старшие младшим. В Греции басня стала орудием борьбы, средством ниспровержения традиции, их рассказывали низшие высшим, народные ораторы — правителям; иносказательность басенной формы позволяла пользоваться ею там, где прямой социальный протест был невозможен» .

Воплощение мудрости и остроты, свойственных жанру, греки видели в его легендарном зачинателе — Эзопе.

В «Илиаде» Гомера Терсит, «муж безобразнейший» — косоглазый, хромоногий, горбатый, осмелился возражать царям, за что был высмеян и жестоко наказан Одиссеем.

Рек — и скиптром его по хребту и плечам он ударил. Сжался Терсит, из очей его брызнули крупные слезы…

В легендах об Эзопе, столь же уродливом , — «маленький человек» берет у хозяев жизни реванш, раз за разом одерживая над ними моральные победы.

По преданию, Эзоп был рабом, да к тому же еще и варваром . Ему не раз приходилось испытывать превратности судьбы, вроде тех, что выпали на долю Терсита. Но раб-мудрец никогда не унывал, всегда шутил и из любого положения выходил с честью.

Так, послал как-то хозяин Эзопа за покупками, а тот встретил по пути градоначальника. «Куда идешь, Эзоп?» — «Не знаю!» — «Как не знаешь? Говори!» — «Не знаю!» Рассердился градоначальник: «В тюрьму упрямца!» Повели Эзопа, а он оборачивается и говорит: «Видишь, начальник, я тебе правду сказал: разве я знал, что в тюрьму иду?» Рассмеялся начальник и отпустил Эзопа .

Еще в V веке до н. э. политические и судебные ораторы не могли обойтись без басенных доводов. Об этом мы можем судить хотя бы по комедиям Аристофана. Один из героев его комедии «Осы» так и советует — на судебные обвинения отвечать баснями: «басню расскажи занятную» — «так все в шутку обернешь ты и домой уйдешь».

Но уже в IV веке до н. э. общественная роль басни падает, и из «высокой» литературы она уходит в литературу учебную, становится материалом для школьных упражнений.

Но басня не сдается школьной рутине. Периодически она возрождается — и всякий раз усилиями поэтов. Впервые подобное оживление басни совершается благодаря римскому поэту Федру. Сила древней басни утверждалась в политическом соперничестве. Что же придает силу возрожденной басне?

Соперничество литературное.

Как и Эзоп, Федр был рабом, а затем вольноотпущенником. Поэтому ему, как никому другому из поэтов-современников, была близка лукавая природа басни.

Угнетенность рабская, Не смевшая сказать того, что хочется, Все чувства изливала в этих басенках, Где были ей защитою смех и выдумки.

В выборе Федром жанра басни проявилось поистине басенное лукавство. Все основные греческие жанры к началу I века уже были «приобщены к италийским стихам» и возведены до недостижимой высоты поэтами римского «золотого века». Чтобы продолжить великое соревнование с учителями-греками, Федру пришло на ум взять забытый «высокой» литературой жанр и переложить его стихами.

И поэт не прогадал: после него басня раз и навсегда становится поэтическим жанром.

Соперником Федра — грека, писавшего по-латыни, — в следующем столетии становится Бабрий , римлянин, пишущий по-гречески. Интересно сравнить басни того и другого на один сюжет — что изменилось за сто лет. Например, «Волк и ягненок». Вариант Федра таков:

У ручейка ягненок с волком встретились, Гонимые жаждой. По теченью выше — волк, Ягненок ниже. Мучим низкой алчностью, Разбойник ищет повод к столкновению. «Зачем, — он говорит, — водою мутною Питье мне портишь?» Кудрошерстный в трепете: «Могу ли я такую вызвать жалобу?

Ведь от тебя ко мне течет вода в реке». Волк говорит, бессильный перед истиной: «Но ты меня ругал, тому шесть месяцев». А тот: «Меня еще на свете не было». — «Так, значит, это твой отец ругал меня», — И так порешив, казнит его неправедно.

О людях говорится здесь, которые Гнетут невинность, выдумавши поводы.

А вот вариант Бабрия:

Ягненка, что отстал от своего стада, Увидел волк, но брать его не стал силой, А начал благовидный измышлять повод: «Не ты ли год назад меня бранил, дерзкий?» — «Никак не я: я нынешним рожден летом». — «Не ты ли зелень на моих полях щиплешь?» — «Ах, нет, ведь слишком мал я, чтобы есть зелень». — «Не пил ли ты из моего ручья воду?» — «Нет: я лишь материнское сосу вымя». Тут волк без дальних слов его схватил в зубы: «Не голодать же мне из-за того только, Что у тебя на все готов ответ ловкий!»

Основное отличие этих басен друг от друга очевидно: в первой, как положено по законам жанра, из рассказа выводится традиционная «мораль», во второй моральный вывод отсутствует. Это отличие определяет остальные.

В басне Федра с каждой строкой ягненок ведет себя все достойнее: сначала он «в трепете», но затем собирается с духом и с возрастающей убедительностью отстаивает себя. Волк же, напротив, с каждой строкой все слабее в споре — «бессильный перед истиной». Получается, что в «правовом» споре безоговорочно побеждает ягненок.

Но в том-то и состоит горькая ирония басни, что чем вернее и неотразимее доводы ягненка, тем ближе его неминуемая смерть. Моральная победа и все же гибель — такова участь ягненка, вызывающая в читателе острое чувство несправедливости. На этом-то чувстве и играет баснописец, стремясь воспитывать современников.

А вот вторая басня написана явно не с воспитательной целью. Ягненок здесь не правая сторона в споре, а только жертва: его наивность и трогательная беззащитность должны вызвать в читателе улыбку умиления. А волк — не только предприимчивый злодей, но и остроумный оратор. За ним остается не только его обед, но и последнее слово. И это вызывает не гнев читателя, а опять-таки улыбку.

Получается, что если басня Федра патетична и поучительна, то басня Бабрия только лишь забавна и развлекательна. Так старый сюжет, обличающий сильных мира сего, становится поводом для изящной игры.