Природа и роль пейзажа в поэме Твардовского «Василий Теркин»

Все произведение Твардовского пронизывает лейтмотив жестокости природы, изуродованной войной, по отношению к человеку. Главный герой окружен пространством, мало пригодным для жизни. С эпической обстоятельностью нарисован пейзаж. Зимний пейзаж — то, что у Пушкина, скажем, или у Тютчева составляло предмет поэтического очарования, теперь ранит душу противоестественной обезображенностью. Земная поверхность превращена в «мерзлую груду» снега и грунта. Люди дни и ночи проводят «возле танков и орудий | И простуженных коней». Автор прикасается к тому, что называется настроением поколения, проявлением национального характера. Вчитаемся в строчки о наших бойцах на фронте в первый год войны. Смена типа рифмовки (сначала перекрестная, затем смежная) выпукло выделяет строфу, которая несет особую смысловую нагрузку, подчеркивает афористичность речи героев, их тяготение к шутке. Читателю и в голову не придут газетные слова о самоотверженности, самоотречении. В непритязательности, в этом «о себе ли» кроется не отказ от индивидуальности, не зачеркивание своего «я», а скорее нечто прямо противоположное — именно доверие к себе, к своей прочности, надежности. Может быть, в таком проявлении силы и был главный залог победы.

Подобный характер формировался веками отечественной истории, его корни уходят в дописьменную эпоху. Вполне понятно, что для воссоздания его в литературном произведении привлекаются фольклорные элементы. В тексте поэмы обнаруживаются многочисленные переклички с былинами, историческими песнями, волшебными и бытовыми сказками, частушками и прибаутками. Отголоски русских сказок про выносливого солдата слышатся в главе «В бане». Твардовский — мастер звукописи. Будто удары веника, раздается:

Нет, куда, куда, куда там,
Хоть кому, кому, кому
Браться париться с солдатом, —
Даже черту самому.

Твардовский, как мало кто из его современников, оказался продолжателем реалистической традиции в поэзии. То проникновение жизни в поэзию, а поэзии в жизнь, какое мы наблюдаем у Пушкина, Гоголя и Некрасова, он возродил с удивительным мастерством. Автор и герой, автор и читатель в книге про бойца живут как бы в разомкнутом пространстве. Голос поэта то эпически спокоен, то взволнован и патетичен, то грустен и преисполнен скорби. Нередко он приобретает самые разные оттенки комического, от легкого юмора до сарказма, но никогда не бывает назидательным. Фобия доверия к читателю, которым дорожит автор. Завершая «Василия Теркина», поэт выразил искреннее удовлетворение: «Боль моя, моя отрада, | Отдых мой и подвиг мой!»

В этом произведении нет намеренной героизации, когда все черты, кроме героических, отсечены и остается неживая, бескровная, надмирная, отталкивающе скучная для читателя фигура. Книга Твардовского, напротив, вызвала неподдельный читательский интерес. Поэту писали со всех фронтов, высказывали слова одобрения, благодарности, рассказывали о реальных Теркиных, которых узнавали среди своих однополчан.

Большое стихотворное сочинение было замечено и высоко оценено тонкими знатоками поэзии. Б. Пастернак назвал его «чудом полного растворения поэта в стихии народного языка».

И. А. Бунин 10 сентября 1947 г. писал из Парижа известному литератору Н. Д. Телешову: «Дорогой Николай Дмитриевич, я только что прочитал книгу А. Твардовского («Василий Теркин») и не могу удержаться — прошу тебя, если ты знаком и встречаешься с ним, передать ему при случае, что я (читатель, как ты знаешь, придирчивый, требовательный) совершенно восхищен его талантом, — это поистине лечение депрессии: какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всем и какой необыкновенный народный, солдатский язык — ни сучка, ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого слова. Возможно, что он останется автором только одной такой книги, начнет повторяться, писать хуже, но даже и это можно будет простить ему за «Теркина». Эти слова стали для Александра Трифоновича дорогой радостью и поддержкой.

Даже спустя несколько десятилетий после войны удивляешься, что в «Книге про бойца» нет прославлений Сталина, партии, и более того, можно найти иронию по отношению к сильным мира сего, например: «Города сдают солдаты, | Генералы их берут». Хотя, разумеется, не все, что накипело на душе, могло войти в текст, и автор уклончиво дает это понять читателю, сливая свой голос с теркинским: «Я не то еще сказал бы, — | Про себя поберегу…»