Проблема символа в поэзии Пушкина

Образы-символы органически входили в поэтику пушкинского реализма и блистательно раскрывали глубокое содержание таких произведений, как «Медный всадник», «Сказка о золотом петушке», «Капитанская дочка» и последний (каменноостровский) цикл лирических стихотворений 1836 года.

До последнего времени эти и другие произведения анализировались и изучались без учета того, что они построены на системе образов-символов. Происходило это по вине теории, которая категорически отрицала возможность и необходимость для писателей-реалистов, вооруженных историзмом, использовать образы-символы. То, что допускалось в классицизме, романтизме, решительно отвергалось в реализме. Игнорирование реально существующих в поэтике Пушкина образов-символов мешало увидеть все богатство содержания важнейших пушкинских произведений 1830-х годов, более того, затемняло их реальный смысл. Иначе и не могло быть — художественное произведение должно рассматриваться с позиций тех законов, по которым оно написано.

С конца 1970-х годов положение и в теории и в практике стало меняться. Важную роль сыграла замечательная работа крупнейшего нашего философа и эстетика А. Ф. Лосева: «Проблема символа и реалистическое искусство» (1976). О пушкинском обогащении реалистической поэтики образами-символами говорится в моей книге: «Творчество А. С. Пушкина в 1830-е годы (1833-1836)» (1982).

Пушкин начал демократизацию литературы, которая проявлялась и в изображении недворянских героев. В «Повестях Белкина», и в частности в «Станционном смотрителе», был создан образ мелкого чиновника Вырина. Это было сразу же замечено, освоено и развито Гоголем в петербургских повестях — в «Записках сумасшедшего» и позже в «Шинели». Тогда же (в 1836 году) Лермонтов задумал и стал писать роман «Княгиня Литовская».

Повествование начиналось столкновением офицера Печорина с петербургским чиновником Красинским. «В 1833 году, декабря 24-го дня в 4 часа пополудни» по Вознесенскому проспекту проходил бедный чиновник, которого сбил рысак офицера Печорина. Как дальше должен был развиваться сюжет этого незавершенного произведения, неизвестно, но автор предупредил читателя, что от этого события «тянется цепь различных приключений, постигших всех моих героев и героинь…».

Что пушкинского в созданной Лермонтовым ситуации? Формально здесь налицо развитие мотивов «Станционного смотрителя»- и создание образа бедного чиновника, и столкновение этого чиновника с богатым офицером (у Пушкина: Вырин и Минский в Петербурге). Пушкинское начало подчеркнуто и эпиграфом к первой главе («Поди! Поди! — раздался крик» («Евгений Онегин», I глава; у Пушкина: «Пади! Пади!»), и описанием столкновения чиновника с офицером. Само поставленное под эпиграфом имя — «Пушкин»- есть сигнал, направляющий внимание читателя в нужное автору «Княгини Литовской» русло.

Однако самым главным свидетельством глубокого лермонтовского знания и понимания Пушкина является коренное изменение ситуации драматического конфликта — чиновник и офицер, обиженный и обидчик. В «Станционном смотрителе» Пушкин раскрывает трагизм смирения Вырина: обидчик не только украл его дочь, но еще и заплатил за нее несколькими ассигнациями. И Вырин смиряется, покорно сносит оскорбление.

Лермонтов решительно меняет коллизию: его Красин-ский не смиряется, отказывается покорно принять оскорбление — он объясняется с обидчиком, настаивает на сатисфакции (но отказывается от дуэли, поскольку он не может рисковать судьбой старой матери, которая для него «друзья и семейство», а для нее он «ее провидение и подпора»), ненавидит обидчика и требует, чтобы Печорин «раскаялся».

Данное поведение обиженного чиновника — лермонтовская корректива к «Станционному смотрителю». Но сама идея рождения протеста у бедного чиновника против обидчика-аристократа — пушкинская. Именно Пушкин изображал рождение протеста против насилия у рядовых чиновников, бедных дворян, мужиков. Это он открыл «двойное отношение к среде», и Лермонтов уже в 1836 году начинал понимать программное значение этого открытия для литературы.