Произведение Твардовского «Книга про бойца»

С первых глав полюбил читатель «Книгу про бойца», книгу о «правде сущей, правде прямо в душу бьющей». Красноречивое подтверждение тому — письма читателей, читателей всяких и разных, от такого требовательного и придирчивого, каким был любимый писатель Твардовского И. Бунин, до рядового бойца. Бунин познакомился с поэмой лишь в 1947 году и охарактеризовал ее как поистине редкую книгу, восторгаясь свободой, меткостью, точностью и необыкновенным народным, солдатским языком — «ни сучка, ни задоринки, ни единого фальшивого слова».

Не менее восторженно встретил ее и адресат Бунина Н. Д. Телешов, писавший Твардовскому, что со времен ершовского «Конька-Горбунка» не читал и не встречал в литературе «такого простого чисто народного языка… Честь Вам и слава за этот простой народный язык. В нем и «серьез», и юмор, и лирика.

Чудесно и трогательно».

Все это — результат образцового, доведенного до совершенства мастерства, чуждого всякого суесловия, и той высшей духовной цели, которую он ставил перед собой:

Я мечтал о сущем чуде: Чтоб от выдумки моей На войне живущим людям Было, может быть, теплей… Пусть читатель вероятный Скажет с книжкою в руке: Вот стихи, а все понятно, Все на русском языке…

По тонкому наблюдению А. Туркова, советская поэзия первой, к ее чести, ощутила необходимость и значимость, быть может, неброского, но очень нужного, важного вклада в «дело далекой победы», и «вечный огонь в честь неизвестного содата», и первые памятники павшим героям — все это появилось прежде всего в поэтических строках той далекой военной поры. Эти выводы самоочевидны и неоспоримы, но, вероятно, первой искоркой в неугасимом пламени, вспыхнувшем в память воина-брата, был ратный подвиг Александра Твардовского, создавшего бессмертный памятник грозных лет — «Книгу про бойца».

«Я не люблю лубочных картинок, изображающих войну. На них суровый воин утирает слезу и прячет волнение за ворчливыми шутками. Это вранье.

Суровый воин ничего не прячет. Если он отпускает шутку, значит, шутка у него на уме». Этих слов французского писателя-летчика Антуана де Сент-Экзюпери, погибшего в июле 1944 года, Твардовский тогда не знал, но и его герой, «когда отпускает шутку, значит, шутка у него на уме», и слезы его — скупые мужские слезы истинного героя.

Нетрадиционность поэмы отмечалась многими. В свое время Ю. Тынянов писал, что «ощущение нового жанра есть ощущение новизны в литературе, новизны решительной! это революция, все остальное реформы». Стремление к решительной новизне, экстремальная военная ситуация и подсказали Твардовскому ключ к новаторству: «книга про бойца, без начала без конца».

И потому он не томился сомнениями и опасениями, не смущало его отсутствие первоначального плана, слабая связанность глав. Для него было важно иное — «надо писать о том, что горит, не ждет». За внешней простотой кроются очень обдуманные, взвешенные, пережитые решения. Тонкое чутье художника, ощущение своей сопричастности и личной ответственности за все свершающееся заставляли стремиться к известной законченности каждой отдельной части, главы, периода и даже строфы.

Это было обусловлено тем, что перед поэтом был его читатель, который мог быть назнаком с предыдущим, но самое важное в другом — он мог и не дождаться следующей главы: «он был там, где и герой, — на войне».