Пушкин и его читатели

Пушкин вобрал в свое творчество все предшествующие эпохи литературы и определил дальнейшие пути развития русского искусства. И мир фольклора, и античность , и средневековье , и Возрождение , и век Просвещения — все прошлые лики культуры были родными Пушкину и свободно освоены им. И хотя считают, по логике Сальери , что Пушкин после себя школы не оставил, но Лермонтов и Гоголь выросли в восхищении им и отталкивании от него, Тургенев и Гончаров зачарованно стремились к его гармонии и стройности, Достоевский молился на него и проклинал далекость жизни от пушкинской высоты, Л. Толстой, читая «голую» пушкинскую прозу, начинал писать свои романы и явно продолжал мотив пушкинской влюбленности в жизнь. Чехов достиг пушкинской благородной сдержанности, художественного целомудрия, столь свойственного русскому писателю, если он свободен от фанатических идей.

И заблуждением было бы считать, как это делают сегодня многие критики, что Пушкин вернулся в русскую литературу лишь в начале XX в. в поэзии А. Ахматовой, М. Кузмина, А. Блока, Н. Гумилева. Пушкин и не уходил из литературы, всегда оставаясь солнцем нашей жизни, мерилом красоты. Но бурные времена часто оглушены собой и не замечают вечности.

Поэтому 60-е гг. XIX в. и эпоха революций XX в. «сбрасывала Пушкина с парохода современности». Однако все эти попытки оканчивались бесславно, ибо Пушкин предвидел и предрек: И славен буду я, доколь в подлунном мире Жив будет хоть один пиит. Пока живо искусство, пока в душе человеческой есть жажда безграничности и высоты, Пушкин необходим. Он знал о своем всеобщем признании: Слух обо мне пройдет по всей Руси великой…

И знал, «какой ценой купил он право» на бессмертие: И долго буду тем любезен я народу, Что чувства добрые я лирой пробуждал, Что в мой жестокий век восславил я свободу И милость к падшим призывал. В России нет поэта, слава которого была бы громче пушкинской. И это понятно, Пушкин приобщил к чтению стихов всю Россию. Столичная молодежь распевала «Ноэль», школьники наслаждались «Русланом и Людмилой», простонародье любило сказки и баллады, высший свет был увлечен «Пиковой дамой».

В любом поместье знали южные поэмы и «Онегина», а «Черная шаль» стала почти народным романсом. Этот всесословный интерес к Пушкину объясняется не только широтой диапазона его творчества, но той открытостью его высокой поэзии, которая никого из читателей не отторгает высокомерно. Характерна одна из последних строф восьмой главы «Онегина»: Кто б ни был ты, о мой читатель, Друг, недруг, я хочу с тобой Расстаться нынче как приятель. Прости. Чего бы ты со мной Здесь ни искал в строфах небрежных, Воспоминаний ли мятежных, Отдохновенья от трудов, Живых картин, иль острых слов, Иль грамматических ошибок, Дай Бог, чтоб в этой книжке ты Для развлеченья, для мечты, Для сердца, для журнальных сшибок Хотя крупицу мог найти.

За сим расстанемся, прости! Андрей Синявский в «Прогулках с Пушкиным» пытается объяснить это восприятие Пушкина равнодушием, непредпочтенностью чего-либо, непогружением ни во что. Современному читателю трудно даже представить себе цельность Пушкина, безграничность его любви к миру.

Но, сам открытый всему, Пушкин хотел и стих свой сделать открытым читателю. Постоянно Пушкин вовлекает читателя в разговор, в сотворчество. «О чем теперь ее мечтанье?» — спрашивает поэт в восьмой главе о Татьяне, которая читает письмо Онегина и «слезы льет рекой, опершись на руку щекой». Пушкин сам не отвечает, а предоставляет возможность читателю войти в роман и продолжать его. Композиция, не имеющая конца, характерная для лирики, драм и прозы Пушкина, также призвана вовлечь читателя в сотворчество.

Это лирическое присоединение, предусмотренное пушкинской художественной манерой, создает опасность совершенного читательского произвола. И тому тьма примеров. Но Пушкин, защищаясь от ложных истолкований читателей-современников, не сердится, а ведет себя, как Моцарт в отношении к слепому скрипачу. Многослойность содержания пушкинских произведений делает их внешне доступными любому читателю.

При этом аристократический такт и снисходительность или демократический гуманизм Пушкина не позволяют читателю заметить своей ограниченности. Напротив, каждый убежден в добром расположении поэта к себе и горд полнотой своего понимания. Пушкин дарует щедро счастливую легкость присоединения к высокому, ощущение благородства, полета. Однако иллюзия вседоступности Пушкина вызывала иронию уже среди его современников.

Когда мы читаем письмо незнакомки Чичикову, даже школьники замечают искаженное сходство претенциозных и сентиментальных признаний гоголевской героини с письмом Татьяны, со строками из пушкинских «Цыган». Пушкин Я к вам пишу — чего же боле? ………………………………… Другой!..

Нет, никому на свете Не отдала бы сердца я! ………………………………… Вся жизнь моя была залогом Свиданья верного с тобой; ………………………………… Не правда ль? я тебя слыхала: Ты говорил со мной в тиши, ………………………………… Вообрази: я здесь одна, Никто меня не понимает, ………………………………… Что в них?

Сейчас отдать я рада Всю эту ветошь маскарада… Когда бы ты вообразила Неволю душных городов! Там люди в кучах за оградой Не дышат утренней прохладой, Ни вешним запахом лугов?