Путь «неугодных» тем в творчестве Солженицына

Сегодня читатель иными глазами смотрит на многие события и этапы нашей истории, стремится более точно и определенно их оценить. Возросший интерес к проблемам недавнего прошлого не случаен: он вызван глубинными запросами обновления. Сегодня настала пора сказать, что самые страшные преступления XX века были совершены германским фашизмом и сталинизмом. И если первый обрушил меч на другие народы, то второй — на свой собственный. Сталин сумел превратить историю страны в серию чудовищных преступлений против нее. В строго охраняемых документах немало позора и горя, немало сведений о проданной чести, жестокости, о торжестве подлости над честностью и преданностью.

Это была эпоха настоящего геноцида, когда человеку приказывали: предай, лжесвидетельствуй, рукоплещи казням и приговорам, продай свой народ… Жесточайший прессинг сказывался во всех областях жизни и деятельности, особенно в искусстве и науке. Ведь именно тогда уничтожали и сажали в лагеря талантливейших русских ученых, мыслителей, писателей (в основном тех, кто не подчинился «верхушке»). Во многом это происходило потому, что власть боялась и ненавидела их за истинное, ограниченное намерение жить для других, за жертвенность. Именно поэтому многие ценные документы прятались за толстые стены архивов и спецхранов, из библиотек изымались неугодные издания, уничтожались храмы, иконы и другие культурные ценности. Прошлое для народа умерло, перестало существовать. Взамен была создана искаженная история, которая соответственным образом сформировала общественное сознание. Ромен Ролан в своем дневнике так написал об идеологической и духовной атмосфере в России в те годы: » Это строй абсолютного бесконтрольного произвола, без малейшей гарантии, оставленной элементарным свободам, священным правам справедливости и человечности». Действительно, тоталитарный режим в России уничтожил на своем пути всех сопротивляющихся и несогласных.

Страна превратилась в единый огромный ГУЛАГ. О страшной его роли в судьбах русского народа впервые заговорила наша отечественная литература. Здесь необходимо назвать имена Лидии Чуковской, Юрия Бондарева и Трифонова. Но в числе первых заговорил о нашем трагическом прошлом А. И. Солженицын. Его повесть » Один день Ивана Денисовича» стала книгой жизненной и художественной правды, возвестившей будущий конец эпохи Сталина. Путь «неугодных» тем к читателю тернист в любые времена. И даже сегодня продолжают существовать примеры, когда одну ложь подменяют другой. Дело еще и в том, что тоталитарное сознание не способно к какому-либо просветлению. Вырваться из цепких клещей догматического мышления очень непросто. Вот почему долгие годы серость и единомыслие считались нормой. И вот, с позиций этого слившегося опыта-интеллигенции и народа, прошедших крестный путь нечеловеческих испытай ГУЛАГа, Солженицын выносит в советскую печать свою «лагерную» повесть — «Один день Ивана Денисовича».

После долгих переговоров с властями А. Т. Твардовский получает в октябре разрешение Н. С. Хрущева на публикацию «Одного дня…». В 11-номере «Нового мира» за 1962 год повесть была опубликована, автор ее в одночасье становится всемирно известным писателем. Ни одна публикация времен «оттепели», да и много лет продолжившей ее горбачевской «перестройки» не имела резонанса и силы воздействия на ход отечественной истории. Приоткрывшаяся щелка в «совершенно секретный» мир сталинской душегубки не просто раскрыла одну из самых страшных тайн XX века. Правда о ГУЛАГе (еще очень маленькая, почти интимная, по сравнению с будущим монолитом «Архипелага») показала «всему прогрессивному человечеству» органическое родство всех отвратительных разновидностей тоталитаризма, будь то гитлеровские «лагеря смерти» (Освенцим, Майданек, Треблинка), или сталинский Архипелаг ГУЛАГ — те же лагеря смерти, направленные на истребление собственного народа и осененные коммунистическими лозунгами, лживой пропагандой создания «нового человека» в ходе ожесточенной классовой борьбы и беспощадной «перековки» человека «старого».

По обыкновению всех партийных руководителей Советского Союза, Хрущев пытался и Солженицына использовать вместе с повестью в качестве «колесика и винтика» партийного дела. В своей известной речи на встрече с деятелями литературы и искусства 8 марта 1963 г. он представил открытие Солженицына как писателя заслугой партии, результатом мудрого партийного руководства литературы и искусства в годы своего собственного правления.

Партия поддерживает подлинно правдивые художественные произведения, каких бы отрицательных сторон жизни они ни касались, если они помогают народу в его борьбе за новое общество, сплачивают и укрепляют его силы.» Условие, при котором партия поддерживала произведения, касающиеся «отрицательных сторон жизни», было сформулировано Хрущевым отнюдь не случайно: искусство и литература — «с партийных позиций» — нужны для того, чтобы помогать в «борьбе за новое общество», а не против него, чтобы сплачивать и укреплять силы коммунистов, а не раздроблять их и разоружать перед лицом идеологического противника. Далеко не всем партийным деятелям и писателям, аплодировавшим Хрущеву в 1962-1963 гг., было ясно, что Солженицын и Хрущев преследовали разные цели, утверждали взаимоисключающие идеи. Если Хрущев хотел спасти коммунистический режим за счет проведения половинчатых реформ, идеологической либерализации умеренного толка, то Солженицын стремился сокрушить его, взорвать правдой изнутри.

В то время это понимал один Солженицын. Он верил в свою правду, в свое предназначение, в свою победу. И в этом у него не было единомышленников: ни Хрущев, ни Твардовский, ни новомировский критик В. Лакшин, боровшийся за Ивана Денисовича, ни Копелев… Первые восторженные отзывы о повести «Один день Ивана Денисовича» были наполнены утверждениями о том, что «появление в литературе такого героя, как Иван Денисович, — свидетельство дальнейшей демократизации литературы после XX съезда партии» ; что какие-то черты Шухова «сформировались и укрепились в годы советской власти»; что «любому, кто читает повесть, ясно, что в лагере, за редким исключением, люди оставались людьми именно потому, что были советскими по душе своей, что они никогда не отождествляли зло, причиненное им, с партией, с нашим строем». Возможно, авторы критических статей делали это для того, чтобы поддержать Солженицына и защитить его детище от нападок враждебной критики сталинистов.

Всеми силами те, кто оценил по достоинству «Один день…», пытались доказать, что повесть обличает лишь отдельные нарушения социалистической законности и восстанавливает «ленинские нормы» партийной и государственной жизни (только в этом случае повесть могла увидеть свет в 1963 г., да еще и быть выдвинутой журналом на Ленинскую премию). Однако путь Солженицына от «Одного дня…» к «Архипелагу ГУЛАГ» неопровержимо доказывает, как уже к тому времени был далек автор от социалистических идеалов, от самой идеи «советскости». «Один день…» — лишь маленькая клеточка огромного организма, который называется ГУЛАГ.

В свою очередь ГУЛАГ — зеркальное отражение системы государственного устройства, системы отношений в обществе. Так что жизнь целого показана через одну его клеточку, притом не самую худшую. Разница между «Одним днем…» и «Архипелагом» прежде всего в масштабе, в документальной точности. И «Один день…», и «Архипелаг» — не об «отдельных нарушениях социалистической законности», а о противозаконности, точнее — противоестественности самой системы, созданной не только Сталиным, Ягодой, Ежовым, Берия, но и Лениным, Троцким, Бухариным и другими руководителями партии.