Разговор о традициях Гоголя в творчестве М. Булгакова

Романтическое видение мира в «украинских» повестях Гоголя, причудливое переплетение быта и фантастики, несомненно, входят в сложный комплекс литературно-житейской основы не только ранних произведений Булгакова, но и его «главной вещи» — романа «Мастер и Маргарита». Современники романиста в своих воспоминаниях отмечали эту связь, говоря о своеобразии булгаковского творческого подхода: «Его поразительная наблюдательность слишком часто переступала спокойные реалистические грани. Вокруг живой натуры, в основе своей всегда достовернейшей, бесом вертелась фантазия, и мысль обретала самые неожиданные формы. Недаром он любил Гоголя, в котором была та же струя» м. Свое сопоставление автор воспоминаний основывал на характере построения повестей Гоголя «Нос» и «Шинель». Следует заметить, что не только «петербургские» повести, но и более ранние произведения Гоголя питали воображение автора книги «Мастер и Маргарита».

В романе наличествуют сложные ремииесценции из «Вечеров па хуторе близ Диканьки» Гоголя, прошедшие сквозь призму булгаковского философского видения мира и особого душевного состояния художника. Не говоря уже о вторгающейся в человеческий мир комической и трагической «дьяволиаде», обратимся к финалу романа. Черные кони несут Мастера и Маргариту в страну вечного покоя. В сопровождении демонов, мчащихся па таких же черных конях, герои летят над покинутым городом, печальными лесами, рекой, горными провалами и валунами. По пути встречают прощенного после двухтысячелетней муки прокуратора Иудеи Понтия Пилата, получившего, наконец, долгожданную возможность встретиться на лунной дороге и попытаться «договориться» до истины с бывшим арестантом Га-Ноцри-Христом. Но дорога Мастера и Маргариты пролегает далее…

Символическая сцена полета героев заставляет вспомнить то неумолимо мчащегося вороного коня с всадником-мстителем в «Страшной мести», то волшебные полеты Хомы Брута и ведьмы-панночки над таинственно преображенной лунным светом землей или Вакулы верхом на черте, над странно измененными нечеткими очертаниями улиц и домов столичного города. «Но кто среди ночи,- читаем в повести Гоголя «Страшная месть»,- блещут или не блещут звезды, едет на огромном вороном коне, какой богатырь с нечеловеческим ростом скачет под горами, над озерами, отсвечивается с исполинским конем в недвижных водах и бесконечная тень его страшно мелькает по горам?»

Эти мрачные, предвещающие неминуемую расплату строки из «Страшной мести» координируют с финалом романа Булгакова. И тем более что оба произведения, сходящиеся в идее конечного суда и возмездия, имеют один и тот же общий источник — Библию.

Образ всадника на черном (вороном) коне восходит именно к этому древнему памятнику. На страницах Библии («Откровение Иоанна Богослова») перед взором пророка возникают символические картины конца мира, апокалиптические видения. Вот одно из них: «И когда он снял третью печать, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и вот конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей». «Мера» — это символ определения степени человеческой вины и соответственно возмездия.. За конем вороным в Библии появляется конь бледный, и на нем всадник, имя которому «смерть»; он обладает властью жестоко карать всех преступных и неправедных, и сам «ад следует за ним». В «Откровении» изображены мистический суд, страшные кары за преступления: ужасные землетрясения, сдвигающиеся горы, бездонные пропасти, реки, полные крови, «озеро огненное, горящее серою», куда «Сидящий на коне» сбрасывает грешников.

Всадник на вороном коне, несущий возмездие («Страшная месть»), по-видимому, берет свое начало в «Откровении», а далее (бегство злодея-колдуна, его встреча со схимником, страшная гибель и вечные муки) обрастает мотивами и деталями народных легенд и преданий. Пейзажный и исторический фон приобретает черты национальные (Днепр, Карпатские горы, Черное море, битвы казаков с «ляхами»…).

Идея конечного суда и возмездия, которая является философско-моральной основой «Страшной мести», присутствует и в романе Булгакова. Иное дело, что в роли «подсудимого» является не колдун с его неслыханными злодеяниями, а прокуратор Иудеи Понтий Пилат, отдавший Га-Ноцри на распятие. И не только он, но и Мастер — творец, многое претерпевший на земле. По вышней воле Мастер все же обречен не на «свет», а на вечный «покой» (быть может, потому, что имел на земле нравственный выбор, но подчинился силе во имя терпения и покоя). Впрочем, быть может, здесь заключается еще нераскрытая «загадка» творчества Булгакова. В данном случае хотелось лишь наметить еще одно из свидетельств коренного вхождения Гоголя в жизненный и творческий «состав» одного из самых замечательных представителей советской литературы.