Разочарование и крушение Родиона Раскольникова

Действие «Преступления и наказания» длится не многим более двух недель. Для Достоевского с его замахом, с его далекими горизонтами не было надобности приурочивать сюжет романа к хронологически точно определенной дате. Однако Достоевский был реалистом и оставался реалистом всегда, поэтому он никогда не забывал о земных корнях создаваемых им трагедий. Образы, идеи и идеалы 8 его романах растут из действительности, и всегда можно проследить, с какими тревогами времени они связаны, где легло семя возросшего дерева. Действие «Преступления и наказания» происходит, когда волна шестидесятых годов уже опрокинулась и обессилела. В Достоевском, когда он создавал историю Раскольникова, еще не улеглись переживания кульминации десятилетия, но он смог уже отнестись к ним ретроспективно, подводя им свои итоги.

Земные корни, исторические сроки, социальная и психологическая точность необходимы были Достоевскому, потому что он писал не детективный, а историко-философский и социально-нравственный роман. Ему нужны были факты, а не символы, образы, а не идеи в лицах — он был не рассудочным мыслителем, излагавшим философемы в назидательно-беллетристической форме, а гениальным художником, умевшим сквозь факты и лица, сквозь обстоятельства и поступки чувствовать и передавать таящиеся за ним всеобщие законы и силы. «Преступление и наказание» никогда не перестанет быть художественно-индивидуализированным рассказом о Раскольникове, о его внутренней жизни, о его идеях и замыслах, о его преступлении, о его наказании, о его судьбе. Но в рассказе само собой складывается общее, из рассказа сам собой выступает смысл, который в конце концов один только и важен был Достоевскому, потому что он горел всеми горестями мира и с неистово спешащей тревогой искал средство для его исцеления.

Все, что несет беззащитному большинству существующий порядок, Достоевский сосредоточил в жизни и судьбе семьи Мармеладовых. Семья Мармеладовых — фокус, в котором преломлены все несчастья неправильно устроенного, эксплуататорского общества, и, как «сладок» этот мир, рисуется уже горько — иронической фамилией, подобранной Достоевским.

Представления о социальных противоречиях и социальных бедствиях неправедного мира сего остались у Достоевского в новом романе неизменными; они характеризуются не эксплуатацией, а нищетой, самым ярким их символом по-прежнему являются женщины, вынужденные торговать любовью, и страдающие дети. Мир устроен так, что нищета в нем не только несчастье, но и вина, порок, безнравственность, в отличие от официального христианского отношения к нищете. «Милостивый государь, — начал он (Мармеладов) почти с торжественностию, — бедность не порок, это истина. Знаю я, что и пьянство не добродетель, и это тем паче. Но нищета, милостивый государь, нищета — порок-с. В бедности вы еще сохраняете свое благородство врожденных чувств, в нищете же никогда и никто. За нищету даже и не палкой выгоняют, а метлой выметают из компании человеческой, чтобы тем оскорбительнее было; и справедливо, ибо в нищете я первый сам готов оскорблять себя. И отсюда питейное!»

Пьянство — не причина бедности, а следствие, следствие безработицы, бездомности «… а тут места лишился, и тоже не по вине, а по изменению в штатах, и тогда прикоснулся!..» — объясняет Мармеладов Раскольникову. С поразительной точностью, с материалистической последовательностью показывает Достоевский, как Сонечка Мармеладова с ее чистотой и самоотверженностью становится проституткой.

Образ девушки, продающей за тридцать рублей, за тридцать серебреников, свою невинность и красоту, постепенно заполняет страницы романа, символизируя неправду, жестокость, весь ужас мира сего. Гордая Дуня, сестра Раскольникова, вариант все той же Сони: для собственного спасения, даже от смерти, себя не продаст, а за брата, за мать продаст! «О, тут мы, при случае, и нравственное чувство наше придавим; свободу, спокойствие, даже совесть, все, все на толкучий рынок снесем. Пропадай жизнь! Только бы эти возлюбленные существа наши были счастливы?»

Такова грозная диалектика этого товарного мира — высочайшая любовь через высочайшую самоотверженность превращает самое святое в человеке в предмет продажи и купли, в бесчестие, в бессовестность. Раскольников, для блага которого Дуня готова проституировать себя, с жестокой прямолинейностью бросает ей в лицо: «Ты не можешь уважать Лужина: я видел его и говорил с ним. Стало быть, продаешь себя за деньги и, стало быть, во всяком случае поступаешь низко…» Всем добрым, слабым, безответным — всем приуготовлена одна участь.

Даже Лизавета Ивановна, покорная раба своей сестры Алены, и та по своеобразной логике, хорошо уловленной Достоевским, шествует по той же дороге: «Тихая такая, кроткая, безответная, согласная, на все согласная». Всех их, нравственно прекрасных и самоотверженных, ждет одна участь, и самое роковое: беспредельные жертвы не только готовят им самим болезни и раннюю гибель, жертвы не спасают тех, во имя которых приносятся.

Идея Раскольникова, цель, которой он руководился, совершая свое преступление, нелегко раскрывается в романе. А от идеи Раскольникова зависит и идея всего произведения — неудивительно, что на протяжении десятилетий толкование романа становилось предметом общественных и литературных споров, что он по-разному воспринимался от поколения к поколению.

В демократическом лагере русской критики к Раскольнико — ву подошли первоначально под углом зрения теории «невменения», согласно которой преступления являются лишь фаталистическим следствием неправильно и несправедливо сложившихся общественных отношений. При таком подходе идейные мотивы вообще выпадают из анализа злодеяния Раскольникова. Писарев полагал: нет никаких оснований считать, что «теоретические убеждения Раскольникова имели какое-нибудь заметное 361 влияние на совершение убийства». «Раскольников, — писал он, — совершает свое преступление не совсем так, как совершил бы его безграмотный горемыка; но он совершает его потому, почему совершил бы его любой безграмотный горемыка. Бедность в обоих случаях является главною побудительною причиною».

Русские декаденты, в первую очередь Д. Мережковский и Лев Шестов, легко доказывали несостоятельность наивно-моралистического толкования «Преступления и наказания». Оно опровергалось самим текстом романа, теми тонкими, гибкими и диалектическими речами, в которых Раскольников сам, по воле автора, выражал свою идею. К тому же наивно-моралистическая и наивно-религиозная дидактика не могла объяснить всемирно-исторического значения «Преступления и наказания». Она снижала художественное достоинство романа, низводя мастерство Достоевского в лучшем случае до мастерства психологического анализа, хотя сам-то Достоевский неоднократно и совершенно недвусмысленно доказывал, что психология сама по себе не в состоянии поднять искусство до гениальной высоты.

Раскольников, по терминологии Достоевского, Лицо. Лицо обладает пафосом, образующим центростремительную силу, стягивающую воедино разные стороны личности, которые в противном случае распались бы и уничтожили сюжетно-идеологическое значение главного героя. Духовный мир Раскольникова, как и других лиц в романах Достоевского, может быть пояснен словами молодого Бакунина: «Любить, действовать под влиянием какой-нибудь мысли, согретой чувством, — вот задача жизни». «Мысль, согретая чувством», — это то, что Достоевский называл идеей-чувством, идеей-страстью. Идея-чувство, идея — страсть не вытесняет натуру человека, а охватывает ее, как огонь сухое дерево, она не превращает личность в отвлеченный, дистиллированный голос, а мобилизует все силы и все возможности личности, сосредотачивая их в одном пункте. Идея-страсть направлена на достижение не частных, а всеобщих целей, и она не является сама по себе «изображением» Достоевского.

Идея-страсть выбивает человека из обыденной колеи, ломает и преобразовывает его характер, смирного делает храбрым, честного — преступником, заставляет его бросать насиженное место, делает его бестрепетным и перед каторгой, и перед эшафотом. Идея-страсть может сделать человека мономаном, и тем не менее она не превращает его в простую отвлеченность. Охваченный своей идеей, Раскольников «решительно ушел от всех, как черепаха в свою скорлупу, и даже лицо служанки, обязанной ему прислуживать и заглядывать иногда в его комнату, возбуждало в нем желчь и конвульсии».

Раскольников — это живая, мучающаяся жизнь, со своими опасностями и со своими пределами, в которой все связано друг с другом и одно переливается в другое; Раскольников — это живая личность («в художественном исполнении не забыть, что ему 23 года»), в которой все взаимообусловлено и все двигается, подгоняемое господствующей в ней тенденцией; Раскольников — гениально созданный образ, органическое единство, внутренние противоречия которого стремятся найти разрешение в действии, управляемом поставленной целью. Только в этом смысле и можно говорить об идее Раскольникова, не обедняя его личности, не разрушая его качественного своеобразия и не снижая истинного значения ее идеологических и практических устремлений.