Развитие традиций женской поэзии в лирике Ахматовой и Цветаевой

Любовный роман, развертывавшийся в предреволюционных стихах и Ахматовой и Цветаевой, был шире и многозначительней своих конкретных ситуаций. В их любовные романы входила эпоха. В сложной музыке ахматовской лирики жила и давала о себе знать особая, странная пугающая дисгармония.

Она писала впоследствии, что постоянно слышала непонятный гул, как бы некое подземное клокотание, сдвиг и трение тех первоначальных твердых пород, на которых извечно и надежно зиждилась жизнь, но которые стали терять устойчивость и равновесие. Эпоха по-своему озвучивала и переиначивала стихи, вносила в них ноту тревоги и печали, имевших более широкое значение, чем собственная судьба.

В ее стихах возникли мотивы мгновенности и бренности человеческой жизни, греховной в своей смелой самонадеянности и безнадежно одинокой в великом холоде бесконечности, те мотивы, которые звучали и в поэзии Гиппиус:

Помолись о нищей, о потерянной,

О моей живой душе,

Ты, в своих путях всегда уверенный,

Свет узревший в шалаше. …

Отчего же бог меня наказывал

Каждый день и каждый час?

Или это ангел мне указывал

Свет, невидимый для нас?

Мысли о неизбежности и ужасе конца проходят и в лирике Цветаевой. Об этом свидетельствует строфа знаменитого стихотворения: «Идешь на меня похожий…», впоследствии отброшенная: Я вечности не приемлю! Зачем меня погребли?

Я так не хотела в землю С любимой моей земли. В ахматовской лирике предреволюционных лет, особенно в «Четках» и «Белой стае», появился мотив воспаленной, жаркой и самоистязающей совести: Все мы бражники здесь, блудницы, Как невесело нам! Тема уязвленной и даже «беснующейся» совести придает лирике Ахматовой резко оригинальный характер, раздвигая ее рамки, показывает нам человеческую душу в ее страданиях и боли, по существу несоизмеримых с конкретной жизненной ситуацией:

И только совесть с каждым днем страшней

Беснуется: великой хочет дани.

Тяжелое, кризисное состояние, итогом которого являлась «Белая стая», было тем более мучительным, что поиски нового смысла жизни, отказ от лукавой легкости тягостной праздности, сложные перипетии личной жизни в сочетании с тревожным ощущением грядущих перемен, все это требовало от поэта служения высшим интересам. Сложность заключалась в том, что общие координаты, по которым развивалось и двигалось время, были ей неясны. Не чувствуя ориентиров, Ахматова, судя по всему, ориентировалась главным образом на силу художественного творчества.

И печально Муза моя,

Как слепую, водила меня, — признавалась она в одном из стихотворений. В «Белой стае» много стихов, посвященных Музе, тайной и могучей силе искусства. Эта власть в представлении Ахматовой обычно исцеляюща, она способна вывести человека из круга обступивших его мелких интересов и страстей, подавленности и уныния.

Воздухом высокого искусства дышать труднее, но мир сквозь него видится яснее и подлиннее. Характерно в этом отношении стихотворение «Уединение»:

Так много камней брошено в меня,

Что ни один уже не страшен…

Здесь выразилось то, что поэт вступил в иной, более зрелый и высший круг жизни. Постепенно мотивы камерной лирики теряли и для Цветаевой свое очарование и в конце концов выветрились в ее творчестве, ибо пришли в резкое противоречие со все больше овладевавшим ее пафосом драматического переживания жизни и осознанием высокого призвания поэта. Есть на свете поважней дела Страстных бурь и подвигов любовных Цветаева была романтиком-максималистом, человеком крайностей, художником исключительно напряженной эмоциональной жизни, личностью, постоянно «перевозбужденной» в своих «безмерных» стремлениях, — она никогда не могла остановиться на «золотой середине», соблюсти размеренности глагола или выдержать паузу.

Правда, нередко это ей удавалось, но все же, как правило, ценою каких то потерь в краске, в звуке, в просторности регистра. Эту особенность, которою она дорожила, хотя и усмиряла, имела она ввиду в стихотворении «Поэт»:

Поэт — издалека заводит речь,

Поэта — далеко заводит речь…

Это двустишие можно поставить эпиграфом ко всему, что Цветаева сделала в поэзии. Счеты с поэзией у нее не легки. Она постоянно видела перед собой дорогу, которая шла «издалека» и уводила «далеко». Мне и тогда на земле Не было места, Мне и тогда на земле Всюду был дом.

На этой формуле противоречий строится все ее дальнейшее творчество. Цветаева любит антитезу, ее стиль исключительно ярок и динамичен, он как бы рассчитан на сильнейшее гипнотическое воздействие, на «чару».

Антонимы Цветаевой употребляются для характеристики субъективных переживаний героини, явлений природы, каких-либо действий и признаков предмета: вдох — выдох, родная — чужая, первый — последний, начал — кончил, близь — даль, родилась — умру, тошно — сладко, любить — ненавидеть и т. д. Главная функция антонимов в поэтическом творчестве Цветаевой — контраст. Здесь опять вспоминаются лучшие образцы женской поэзии, использующие этот художественный прием, с помощью которого более ярко передаются чувства, эмоции, переживания, отношение к миру и людям .

Неуемная фантазия Цветаевой позволяет ей находить новые индивидуальные контрасты. Иногда она совмещает, казалось бы несовместимые понятия : Ледяной костер — огневой фонтан! Высоко несу свой высокий стан… Поэзия Цветаевой, чуткая на звуки различала голоса бесчисленных дорог, уходящих в разные концы света, но одинаково обрывающихся в пучине войны:

Мировое началось во мгле кочевье…»

В канун революции Цветаева вслушивается в «новое звучание воздуха». Родина, Россия входила в ее душу широким полем и высоким небом. Она жадно пьет из народного источника, словно предчувствуя, что надо напиться в запас — перед безводьем эмиграции.

Печаль переполняет ее сердце. В то время, как по словам Маяковского «уничтожились все середины», и «земной шар самый на две раскололся полушарий половины» — красную и белую.

Цветаева равно готова была осудить и тех и других — за кровопролитие:

Все рядком лежат,

Не развесть межой.

Поглядеть: солдат!

Где свой, где чужой?

Все более заявляла о себе тема Родины и в поэзии Ахматовой. Это тема, бывшая для нее, как показало время, органичной, помогла ей в годы первой мировой войны занять позицию, заметно отличавшуюся от официальной пропагандистской литературы. Здесь можно говорить о ее страстном пацифизме, покоившемся на религиозной евангелистской основе.

Не напрасно молебны служились, О дожде тосковала земля: Красной влагой тепло окропилось Затоптанные поля.

В стихотворении «Молитва», поражающем силой самоотреченного чувства, она молит судьбу о возможности принести в жертву России все, что имеет: Дай мне горькие годы недуга, Задыханья, бессонницу, жар, Отыми и ребенка, и друга, И таинственный песенный дар — Так молюсь за твоей литургией После стольких томительных дней, Чтобы туча над темной Россией Стала облаком в славе лучей. В этих стихах — продолжение традиций женской поэзии изложения своих чувств в форме молитвы.