Революция в произведениях Б. Пильняка

Пильняк определил предпосылки революции и ее роль в истории России. Писатель подчеркивает ее высшее предназначение — вернуть страну к своим истокам, возвести ее на новую ступень исторического развития. Все последующие произведения призваны проанализировать революцию во всех ее проявлениях и спрогнозировать пути развития России. Революция появляется как нечто неопределенное, смутное.

В повести «При дверях» впервые для изображения революционных событий используется образ метели: «А вечером звонил кто-то по телефону и сказал, что с Урала идет буран, и к ночи метель прошла».

Метель — излюбленный символ для изображения революции у Пильняка. Он позволяет не только избежать автору четких трактовок и раз и навсегда определенной позиции в оценке исторических событий, но и выстраивает произведение Б. Пильняка в определенной традиции русской литературы. Идет она от Пушкина: вождь мужицкого бунта как бы материализуется из бурана в » Капитанской дочке «.

Описание метели здесь буквально соответствует тому, которое дано в стихотворении » Бесы «.

Основной мотив в этом описании — занесенные дороги, невозможность определить дальнейший путь и противостоять стихии. Революция у Пильняка — тоже стихия, уничтожающая все старые пути, а также «бессмысленный и беспощадный» мужичий бунт, возвращающий Россию в 17 век, исправляющий «ошибку» Петра I. В 1920-м году Б. Пильняк пишет свой первый роман о революции «Голый год». Именно в нем нашли целостное воплощение основные антиномии, через которые раскрывается историософская концепция Б. Пильняка: Восток — Запад, Природа — История.

В произведении эти начала находят свое выражение в ряде частных противопоставлений: бездуховность, упадок культуры среди интеллигенции — и напряжение воли, стремление действовать, строить новую жизнь в голодной, но движущейся вперед России, присущим большевикам, «кожаным курткам»; жизнь России исконной, языческой, допетровской — и два века после реформ Петра; вера истинная и ложная .

Все эти идеи даны не в форме абстрактных рассуждений, а воплощены в пространственно — временной организации произведения, в самостоятельных, сюжетных линиях, мотивах и образах. Конкретно-исторические категории соотносятся с обобщенно — философскими , что позволяет рассмотреть события революции в широком философском контексте. Этот синтез историософии, философии и традиционно эпического изображения революции определил и поэтику «Голого года» — Автор отказывается от привычной романной традиции: «Этой зимой я написал уже роман «Голый год», — сообщал Б. Пильняк И. И Белоусову. — У меня роятся какие — то странные образы и ощущения.

Писать так, как писал Чехов, Бунин, Ценский, нельзя…».

Складывается орнаментальная проза Б. Пильняка, навсегда причислившая его к русскому авангарду, импрессионизму. «Революцию взять сюжетом почти невозможно в эпоху течения ее», — скажет А. Белый. Произведения Б. Пильняка свободны от единого сюжета, в них нет традиционных романных характеров. Они строятся на «склейке» разнородных в тематическом и стилевом отношении «кусков». Но именно эта форма позволила показать не только рушившийся мир, но и выявить исторические и философские законы жизни.

История по-прежнему рисуется через метафору, получает свое развитие образ метели. Автор стремится выразить надиндивидуальную ритмику эпохи: «Каждому — его глазами, его инструментовка и его месяц.

С самого начала на уровень семантики текста выносятся два основных мотива, включающих в себя контрапункт времени — вечности, заявленный уже в эпиграфе к «Вступлению» и контрапункт Ордынин — город — Китай — город, соответственно тематизирующий противо — и сопоставление двух одинаково — стихийных, иррациональных начал — исконно русского и восточного, которое сопутствует русскому как его бессознательное. Тема Ордынин — город подхватывает образные доминанты заглавной мотивной линии рассказа «Проселки», а следовательно, и саму идею национальной самобытности, исконности: » Земли же ордынские — суходолы, долы, озера, леса, перелески, болота, поля, пылкое небо — проселки». Тема Китай — города, ориентированная повторами словообразов с семантикой «отсутствия» , выносит идею загадочной, скрытой в глубинах бессознательного восточной стихии: «… в ноябре в Канавине, в снегу, из заколоченных рядов, из забытых палаток, из безлюдья — смотрит солдатскими пуговицами вместо глаз — тот: ночной московский и за Великой Каменной стеной сокрытый: Китай.

Безмолвие. Неразгадка. Без котелка.

Солдатские пуговицы вместо глаз».

Оба контрапункта связаны друг с другом и сопровождаются образами сплетающимися между собой. Один из них — образ кругового движения, закон природы и истории: «А над городом подымалось солнце, всегда прекрасное, всегда необыкновенное. Над землею, над городом, проходили весны, осени и зимы всегда прекрасные, всегда необыкновенные». Образ кругового движения в главе I «Изложение» трансформируется в мотиве знойного марева, сна наяву, колокольного звона: «В городе, городское, по-городскому.

Древний город мертв. Городу тысяча лет. Знойное небо льет знойное марево, и вечером долго будут желтые сумерки. Знойное небо залито голубым и бездонным, церковки, монастырские переходы, дома, земля — горят. Сон наяву.

В пустынной тишине, бьют стеклянным звоном колокола в соборе: — дон, дон, дон — каждые пять минут. Этими днями — сны наяву».

Мотив метели, следовательно, получает дополнительные тематические обертоны и дает росток новому лейтмотиву: «Россия. Революция. Метель». Этот мотив приобретает статус межтекстуального рефрена и свяжет не только фрагменты одного текста, но и целые произведения , создавая единое пространство метатекста.

Исправляя «ошибку» Петра, возвращая Россию к ее национальным истокам, революция открывает новые пути, которые должны возвысить Россию над миром.