Роль пейзажа в романе «Герой нашего времени»

По замыслу Лермонтова, Печорин — тип «современного человека», которого автор «понимает» и которого «слишком часто встречал». Белинский назвал Печорина «Онегиным в свое время», подчеркнув типологическую похожесть этих персонажей. Давно стало традиционным включать лермонтовского «странного человека» в галерею «лишних людей».

Но если в Онегине отображен процесс становления человека, то в Печорине отражена трагедия уже сформированной личности, наделенной развитым сознанием и самосознанием. В философском романе понятие «лишний человек» наполняется философским содержанием: герой оказывается лишним не только в современном ему обществе, в социуме, но и в мире в целом. Такая цена, которую платит человек за достижение абсолютной свободы.

Важную роль в понимании авторской концепции всего романа и отдельных его частей сыграют пейзажи.

Описания природы создают обстановку, фон действия, отображают психологию героев, проясняют авторскую позицию. В «Беле» природа показана через восприятие романтически настроенного рассказчика: «По правую сторону и по левую сторону чернели пасмурные, таинственные пропасти, и туманы, клубками, свиваясь как змеи, сползали туда по трещинам соседних скал, будто бы ощущая и пугаясь приближения дня. Тихим было все на небе и на земле, как в сердце человека миг утренней молитвы…». По-разному воспринимают вид, который открывается с Гуд-Горы рассказчик и Максим Максимович. Последний привык к красоте Кавказа, как к свисту пуль, и обращает внимание, прежде всего, на приметы, которые провещают ненастье. Финалу рассказа о судьбе Белы передует описание ненастья в горах: природа дисгармоничная и опасная, это прямо связывается с трагической развязкой судьбы Белы.

В повести «Максим Максимович» рассказчик говорит о том, что не хочет отвлекать читателя «картинами гор, восклицаниями, которые ничего не выражают, картинами, которые ничего не изображают». Здесь речь идет о залосненных романтических штампах — эффектные, яркие, но немые для сердца читателя, пустые описания. Отказ от них должен вызвать у читателя доверие к рассказчику, который в скором времени встретится с Печориным и опишет его.

Пейзаж «Тамани» основывается на двух мотивах, традиционных для романтизма — море и луна: «Внизу с беспрерывным шумом плескались темно-синие волны. Месяц тихо смотрел на неспокойную, но покорную ему стихию…»; «Луна начала одеваться тучами, и над морем поднялся туман». Море в тумане внутренне сравнивается с характером Печорина и «ундины». Лунный свет предоставляет пейзажу одновременно и натуралистический, и фантастический колорит, именно оно помогает увидеть в девушке-контрабандистке «ундину». Скучная проза жизни, убогий, приземленный быт воспринимаются через романтическое мировоззрение героя. «Переходный» пейзаж вообще характерен для романа: ночь всегда освещена — луной или звездами («Тамань», «Фаталист»), что создает атмосферу неясности, побежалости и неожиданности.

В «Княжне Мэри» пейзаж наиболее конкретный и реалистический, хотя и здесь временами ощущается романтическая интонация. Она связана с «авторством» Печорина. Герою присуща тонкая наблюдательность, замечательное знание внутренней жизни природы, глубокая впечатлительность, чувствительность к звукам естественного мира. Вот как описываются чувство Печорина перед дуэлью: «Я не помню утра более голубого и свежего! Солнце едва проткнулось через зеленые вершины, и слияние первой теплоты его лучей с умирающей прохладой ночи накладывало на все чувства какое-то сладкое томление… Я помню — на этот раз, больше чем когда-либо я любил природу… как жадно взгляд мой старался проникнуть в туманную даль! Там путь становился все уже и страшнее, и в конце концов, они, казалось, сходились непроглядной стеной».

Для Печорина нет более сильного, более прекрасного и высокого чувства, чем чувство природы: «Нет женского взгляда, который бы я не забыл, увидев кудрявые горы, озаренные южным солнцем, увидев голубое небо, или слушая шум потока, который падает…». Природа как «порог идеала» противостоит жестокой суете или пустым страстям человека. Точное описание Пятигорска, приведенное в начале повести, в контексте романа приобретает символическое значение, последними строками вызывая ассоциации со стихом «Парус»: «Весело жить в такой земле! Какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах. Воздух чистый и свежий, как поцелуй ребенка; солнце яркое, небо синее,- чего же, казалось, еще? — зачем здесь страсти, желание, сожаления?». Эти ассоциации в финале повести подтверждаются развернутой самохарактеристикой героя: Печорин сравнивает себя с матросом разбойничьего корабля, который томится от скуки и изнемогает на мирном побережье, с печалью высматривает на горизонте долгожданный парус.

В переживаниях героев, вызванных созерцанием природы, много автобиографического.

Рассказчик, рассказывая о своих чувствах на вершине Гуд-Горы и описывая конкретные детали, указывает на неопределенность своего психологического состояния, которое не подвергается однозначному, точному объяснению: «.. .снег трещащий под ногами нашими; воздух становился таким жидким, что было больно дышать; кровь ежесекундно била в голову, но вместе со всем тем какое-то отрадное чувство разлилось всеми моими жилами, и мне было так весело, что я так высоко над миром,- чувство детское, не спорю, но, отдаляясь от удобств общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми: все приобретенное отпадает от души, и она делается снова такой, которой была когда-то и наверное будет когда-нибудь снова. …И все эти снега горели румяным блеском так весело, так ярко, что, кажется, тут бы и остаться жить навеки».

В словах рассказчика отразилось восприятие природы самим Лермонтовым, который в 1837 году писал С. А. Раевскому из Тифлиса: «…лазил на снежную гору (Крестовая) на самую верхушку, это не совсем легко; оттуда видно половину Грузии, как на блюдечке, и, в самом деле, я не берусь объяснить или описать этого странного чувства: для меня горный воздух — бальзам; скука до черта, сердце бьется, грудь высоко дышала — ничего не надо в такой миг; так сидел бы и смотрел всю жизнь».

В «Фаталисте» конкретный ночной пейзаж в раздумьях героя о соотнесенности звезд и человеческих судеб будто переходит во «всемирный». Возникает своеобразное пейзажно-философское лирическое отступление, которое объясняет философское содержание образа Печорина и повести «Фаталист» как эпилога романа.

Пейзажи «Героя нашего времени» во многом близки описаниям природы в лирике Лермонтова. Любимый лермонтовский пейзаж — горы и тучи («Демон», «Мцыри», «Бескид», «Тучи»). В его стихах почти постоянно присутствующее небо — недоступная сфера мечтаний и стремлений лирического героя, он одержим звездами — их влажным мерцающим блеском, их высоким недосягаемым порядком и согласием («Небо и звезды», «Звезда», «Демон»). «Лермонтов внес в русский поэтический пейзаж вертикальное измерение — направленность вверх. «…» «Высота» как основной пространственный и ценностный ориентир определила и благосклонность поэта природе Кавказа. «…» Ни у кого из русских поэтов не было такого чувства отторгнутости от природы и такого желания раствориться в ней. «…» Никто лучше Лермонтова не изобразил величественную гармонию всемирной жизни, эти «хоры стройные светила», перед которыми человек обречен быть завистливым наблюдателем». Лермонтов первым начал использовать сравнение с миром природы относительно человека — не только очеловечивать природу, как это обычно принято в поэзии, но и «оприроднивать» человека. Природа в таких сравнениях — что-то более самостоятельное, первичное относительно человека: «…душа, страдая и наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет и убеждается в том, что так должно быть; она знает, что без гроз постоянная жара солнца ее высушит…» (в поэме «Демон»: «Он был похож на вечер ясный…»). Природа у Лермонтова выступает как высший идеал, к которому стремится герой, как к блаженству, в ней гармонично решаются все мучительные противоречия бытия и душа становится причастная к вечности ( «Когда волнуется пожелтевшая нива…», «Выхожу один я на дорогу…»). Возникая в виде критерия, по которым человек определяет свою «праздность» в мироздании, «природа выступает как духовный абсолют, который заостряет и вместе с тем решает трагедию человеческого несовершенства».