Романические циклы «Атеизм» и » Житие великого грешника» Достоевского

В данной работе мы ограничимся лишь кратким экскурсом, отметив, что, безусловно, задумав романические циклы «Атеизм» и » Житие великого грешника», из которых впоследствии складывается общий замысел «Братьев Карамазовых», Достоевский не мог не обратиться в разрешении вечных вопросов к опыту основополагающей книги христианского мировоззрения — к Библии.

Концепция понимания человека и его жизни в романе суть отражения библейского человека, ведь история, рассказанная в Библии — это история только лишь одной встречи, но Встречи, продолжающейся во уже два тысячелетия — встречи лицом к лицу Бога и человека. Библия, по сути,- большой разговор, когда встречаются эти двое.

События, стоящие в центре рассказа об Аврааме, разыгрываются в сфере повседневной семейной жизни, и действуют в ветхозаветных книгах нередко не цари, а пастухи и горожане. И в тоже время своеобразный «натурализм», интерес к обыденному совмещается в ветхозаветном эпосе с особой акцентировкой трагических и проблематических сторон человеческого бытия, с обостренным интересом к его»концам» и «началам», а также с выдвижением высшего, мистического и провиденциального смысла происходящего. «Читатель постоянно ощущает всемирно-историческую перспективу в разрезе религиозной истории, которая наделяет рассказы общим смыслом, общей целью. Они связываются вертикально…

В каждой значительной фигуре Ветхого Завета, от Адама до пророков, воплощен момент этой вертикальной связи.».

А вот другая характеристика стиля, но уже данная В. Розановым стилю Достоевского: Среди хаоса беспорядочных сцен, забавно-нелепых разговоров — чудные диалоги и монологи, содержащие высочайшее созерцание судеб человека на земле: здесь и бред, и ропот, и высокое умиление его страдающей души. Все в общем образует картину, одновременно и изумительно верную действительности, и удаленную от нее в какую-то бесконечную абстракцию, где черты высокого художества перемешиваются с чертами морали, политики, философии, наконец, религии везде с жаждою, скорее потребностью не столько передать, сколько сотворить, или по крайней мере переиначить.» И думается, совсем не случаен вывод, который делает В. Розанов: Удивительно : в эпоху существенным образом разлагающуюся, хаотически смешивающуюся создается ряд произведений, образующих в целом что-то напоминающее религиозную эпопею, однако со всеми чертами кощунства и хаоса своего времени».

Вяч. Иванов подтверждает эти идеи В. Розанова собственными художественными поисками в области формального устройства последних произведений Достоевского.»Утвердить чужое»я» не как объект, а как другой субъект», — таков по Иванову принцип мировоззрения Достоевского. Этот этико-религиозный постулат определяет содержание и формально-композиционные построения поздних романов Достоевского. «В новой истории трагедия почти отрывается от своих религиозных основ, и потому падает», — утверждает Вяч.

Иванов, анализируя путь развития европейской послешекспировской трагедии.

Достоевский же, хотя он писал не трагедию, а всего лишь «роман-трагедию», возродил мифологическое и религиозное чувство, исконно присущее трагедии как жанру. . Отсюда его поиски в романах Достоевского рудиментов древнего мифологического мировоззрения.

Современные ученые, также исследующие связи художника с различными культурными традициями, развивают эти идеи В. Розанова, Вяч. Иванова. Так, Г. Померанц замечает: «Если жестко поставить вопрос, к какому корню европейской культуры Достоевский ближе, к библейскому или эллинскому, то, конечно, к библейскому.

Я сравнивал романы Достоевского с бедным Лазарем рядом с богатым Лазарем.».

И вот что пишет С. Аверинцев о стиле еврейских пророков: «Выявленное в Библии восприятие человека не менее телесно, чем античное, но только тело для него не осанка, а боль, не жест, а трепет, не объемная пластика мускулов, а «уязвляемые потаенности недр»; это тело не созерцаемое извне, но восчувствованное изнутри, и его образ слагается не из впечатлений глаз, а из вибраций человеческого «нутра». Это образ страждущего тела, терзаемого тела, в котором однако живет такая»кровная», «чревная», «сердечная» теплота интимности, которая чужда статуарно выставляющему себя напоказ телу эллинского атлета.».

Нам кажется, что подобная характеристика стиля Библии как нельзя более точно характеризует и особенности поэтики позднего Достоевского, автора романа»Братья Карамазовы». Таким образом, Библия сыграла огромную роль в создании этого произведения.»Библейское» составляет особый план характеров и сюжетов романа, вплетается в систему отношений героев, которые могут быть спроецированы на всемирно-известные библейские типы. Достоевский, в силу своей творческой направленности («… направление мое проистекает из глубины христианского духа народного.

Самое важное у Достоевского говорится как бы вскользь и как-то даже иногда не говорится. В самом строе его фразы и в самом строе его характеров есть что-то разрушающее представление о предмете исследования.

Отсюда и невозможность уловить всю полноту смысла фразы, значения мотива, образа, сюжета и идеи всего произведения. Достоевский открывает безграничные возможности для философского осмысления и прочтения своего итогового романа.