«Романс в прозе» Чехова

Отношение Чехова к романсу в начале творческого пути было негативное, даже скорее ироничное, но постепенно оно меняется, потому что в романсе писатель открывает безграничные возможности выражения человеком своих чувств, переживаний и мыслей.

К середине 80-х годов романс в прозе Чехова выступает не только как элемент музыкального быта, как фон, на котором развиваются события, но и как средство раскрытия нравственно-психологического состояния героев. Обычно писатель использует в своих произведениях широко популярные романсы, чтобы читатель мог проецировать их содержание на дальнейшее развитие сюжета. В чеховском произведении может «прозвучать» только фраза, строка, куплет, но в сознании читателя возникает музыка, которая на слуху, и обязательно с последующими словами.

Роман с, «прозвучавший за кадром» художественного произведения, создает второй, лирический план повествования, своеобразный поэтический фон, на котором развиваются события эпического произведения. Роман с начинает оказывать влияние на поэтику чеховского рассказа.

Только в конце рассказа «Шампанское » «звучит» популярный романс «Черные очи» , однако влияние его на поэтику рассказа оказывается столь сильным, что это по внешности святочное произведение можно назвать и своеобразным «романсом в прозе».

Роман сные интонации слышатся с самого начала повествования и задают особое лирическое настроение: «Весело мне жилось на полустанке или скучно, вы можете видеть из того, что на двадцать верст вокруг не было ни одного человеческого жилья, ни одной женщины а я в те поры был молод, крепок, горяч, взбалмошен, глуп…» Или: «Бывало, мелькнет в окне вагона женская головка, а ты стоишь, как статуя, не дышишь и глядишь до тех пор, пока поезд не обратится в едва видимую точку». Каждое предложение превращается у Чехова в отточенную музыкальную фразу. Повторами, присутствием ровных периодов во фразе писатель добивается ритмичности прозы, размеренности, музыкальности.

Роман с опирается на слово, а музыка, сообщая ему эмоциональность, приподнятость, поднимает человека над обыденностью и уводит в свой гармоничный, прекрасный мир. В романсе происходит удивительное слияние слова, тяготеющего к музыке, и музыки, готовой стать словесным отражением определенной любовной ситуации. При кажущейся банальности романс не может обесцениться в эстетическом плане, потому что его содержание откликается на каждую человеческую судьбу. Слушатель в романсе находит отзвук собственных переживаний.

И хотя любовная тема не заявлена Чеховым как единственная и главная в рассказе, но любовная история имеет огромное значение в судьбе героя, она является для него роковой, и романс «Черные очи» как раз об этом.

В прозе Чехова романс появляется везде, где есть любовная коллизия или намек на нее, поскольку, как указывает М. Петровский, «у романса — нет «тем», у него есть только одна тема: любовь. Все остальное: жизнь и смерть, вечность и время, судьба и неверие, одиночество и разочарование — только в той мере, в какой они связаны с этой главной темой».

Роман су чужды упреки горькой судьбе, сетования на несчастливую любовь, ибо даже эта несчастливая любовь есть ценность в романсном мире. Читатель хорошо помнит заключительные строки романса:

Но не грустен я, не печален я, Утешительна мне судьба моя: Все, что лучшего в жизни Бог дал нам, В жертву отдал я огневым глазам!

Этим же настроением пронизаны и последние строки чеховского рассказа.

Герой не упрекает судьбу, не сетует на несчастливую любовь: «Помнится мне страшный, бешеный вихрь, который закружил меня, как перышко. Кружил он долго и забросил меня на эту темную улицу. Теперь скажите: что еще недоброе может со мной случиться?»

Любовь в романсе безбытна, она выше быта, а если и обращается к нему, то выбирает «его прихорошенные участки в качестве фона, на манер театрального задника» . Чехов и здесь в описании роковой встречи следует романсовой традиции: «Мой стол, серые стены, топорный диван… кажется, все до малейшей пылинки помолодело и повеселело в присутствии этого существа, нового, молодого».

В рассказе, так же как и в романсе: «Знать, увидел вас // Я не в добрый час…», — любовь оказывается роковой силой, фатумом. В рассказе фатальность предопределена: разлитое шампанское — плохая примета — роковая встреча. Художественный мир чеховского произведения, несмотря на описываемые огромные пространства: степь, «холодная даль», «на двадцать верст ни одного человеческого жилья» — мал.

В нем, как и в романсе, только «он» и «она». Их встреча — событие огромное и бесконечно важное для героев, оно фатально.

В романсе всегда только «один очерченный момент в отношениях «его» с «нею»». И эту специфику жанра Чехов соблюдает точно. Он описывает только роковую встречу: «За столом сидела маленькая женщина с большими черными глазами». Все последующее повествование о стремительно развивающихся событиях присутствует в «поглощенном виде: динамика отношений становится характеристикой статического «сейчас»»: «Не помню, что было потом. Кому угодно знать, как начинается любовь, тот пусть читает романы и длинные повести Все полетело к черту верхним концом вниз.

Помнится мне страшный, бешеный вихрь Из степного полустанка он забросил меня на эту темную улицу».

Роман с накладывает отпечаток на слова, монолог, чувства рассказчика. Его речи свойственна, как и романсу, аффектация, страдания тоже словно заимствованы из романса: «Я в те поры был молод, крепок, горяч, взбалмошен и глуп», далее он отмечает «унылую грусть», «прескучнейшую жизнь», говорит: «Молодость моя погибла ни за грош», «нет у меня ни приюта, ни близких, ни друзей, ни любимого дела. Ни на что я не способен Кроме неудач и бед, ничего другого не знал я в жизни».

Даже отношения с женщиной он строит по «романсной» логике. Жена любила его «безумно, рабски», а он откровенно дважды заявляет: «От своей совести нельзя прятаться: я не люблю жены!» и: «Я терплю ее, но не люблю Любви не было и нет». Читатель словно подготавливается рассказчиком к тому, что должна появиться она, между ними должна вспыхнуть любовь.

Рефреном проходит через весь рассказ риторический вопрос героя: «Что же недоброе может случиться с нами?», «Что же еще недоброе может случиться?», «Что может случиться?», «Что же может случиться недоброе?», «Теперь скажите: что еще недоброе может со мной случиться?» Каждый раз вопрос-рефрен наполняется новым смысловым оттенком, он не только «делит» текст произведения на смысловые единицы, но, словно романс, заканчивается этим вопросом-рефреном.

Душа рассказчика, наполненная усталостью, тоской, уходит в страдание, в «красивое страдание» — в романс, призванный «украсить» боль, вызвать сочувствие, сострадание у слушателя.

Главному герою не хватает сил противостоять «роковым обстоятельствам», он пытается оправдать себя: «…опьянел я и от вина, и от присутствия женщины». Не случайно он апеллирует к популярному романсу:

«Вы помните романс?

Очи черные, очи страстные, Очи жгучие и прекрасные, Как люблю я вас, Как боюсь я вас!»

Почему все-таки к романсу? Человек, который «не получил ни воспитания, ни образования», скорее мог выразить силу своих переживаний при помощи столь популярного и распространенного жанра — романса, выступающего и как элемент быта, и как воплощение духовного начала жизни. Роман с стал своеобразной формой выражения потребности в искреннем общении, давал возможность «отвести душу», высказаться. С другой стороны, читатель мог проецировать содержание популярного ему романса на дальнейшее развитие событий:

Ох, недаром вы глубины темней! Вижу траур в вас по душе моей, Вижу пламя в вас я победное: Сожжено на нем сердце бедное…

«Роман сное» начало есть и в героине. У нее есть нелюбимый муж, «старый муж, грозный муж», от которого она бежит, и ее непременно ждет встреча с ним, с любовью, пусть даже роковой, которая «сотрет ее с лица земли».

В портрете роковой женщины герой выделяет только типичное для романса образное сочетание «черные глаза», «черные очи»:

Черны очи, ясны очи! Из-под соболей ресниц Вы темней осенней ночи, Ярче молний и зарниц.

Блеск очей моих знаком Всем, кто любит черны очи! Эти очи — темны ночи, Все идет от них кругом.

Довольно часто в романсах встречаются и голубые глаза, принадлежащие, как правило, милому женскому образу, незабвенному хранителю-гению, пленяющему своей сладостью:

Я помню очи голубые, Я помню локоны златые Небрежно вьющихся власов.

П. А. Вяземский также в романсе «Слеза» сравнивает «лазурь голубого ока» с перлом Востока, светлой бирюзой.

Своеобразным обобщением отношения к очам голубым и черным в романсе является «Песня» В. И. Туманского:

Любил я очи голубые, Теперь влюбился в черные, Те были нежные такие, А эти непокорные.

И если на голубых глазах «порой сверкали слезы, любви немые жалобы», они «укрощали жизни волны, светили мирным счастием», то черные — «непокорные», и «тут не слезы, а угрозы», они полны «бурных молний», «дышат самовластием». Вообще, черный цвет в романсе — роковой. Черная ли шаль , черные ли кудри , черные ли очи — это пламя страсти, магическая власть, сладострастие, блаженство и напасть, гибель.

В романсе парадоксально соединяются возвышенное и приземленное, одухотворенная грусть, мягкость, лиризм и житейская проза, грубость. Этот парадокс есть и в названии рассказа Чехова — «Шампанское «. Первое слово в названии вызывает у читателя ощущение чего-то необычного, торжественно-радостного.

Контрастом является второе слово. С. И. Ожегов в «Словаре русского языка» дает однозначное толкование слову «проходимец»: » Мошенник, негодяй». В словаре В. И. Даля есть и значение «прошлый человек», а также «странник, путник».

Видимо, и эти «поэтические» значения имел в виду писатель, потому еще современники Чехова отмечали поэтичность стиля, «поэтическое настроение автора» .

В чеховской героине также есть романсное соединение «возвышенного и приземленного». Она издает «какой-то мудреный запах, красивого и порочного. А что гостья была порочна, я понял по улыбке, по запаху, по особой манере глядеть и играть ресницами, по тону, с каким она говорила с моей женой — порядочной женщиной…

Я все понял с первого взгляда».

Как и романс, этот рассказ словно сжатая мелодрама, о которой рассказывает участник событий другому человеку — слушателю, читателю. Роман с не предполагает, как правило, конкретного обращения, но в нем всегда присутствует «обращенность». И в чеховском рассказе присутствует романсная побудительно-повелительная форма: «Теперь скажите: что еще недоброе может со мной случиться?» Это неназванное обращение превращает лирический монолог как бы в диалог с невидимым собеседником, что сближает рассказ с коротким, но глубоким, требующим эмоционального отклика, переживания романсом.

Легко узнаваема в произведении и романсная лексика: любила безумно, молодость пропадает, бешеный вихрь, черные глаза. Встречаются в чеховском рассказе и романсные «формулы». У Чехова: «Помню, встречал я с женою Новый год…» В романсе: «Я помню день!

Ах, это было счастье!..» ; «Помнятся летние ночи веселые…» .

У Чехова: «Не помню, что было потом…» В романсе: «Это было давно… Я не помню, когда это было, // Пронеслись, как виденья, и канули в вечность года…» .

Следует заметить, что в окончательной редакции рассказа звучит «жестокий» романс, в силу чего Чехов убирает излишнюю «жестокость» повествования, строки: «терзал ее попреками или выгонял из дому на холод», «кажется, все уже было и весь запас пыток у судьбы исчерпан», «в могиле не скучнее, чем в полустанке».

В рассказе «Шампанское» Чехов обратился не просто к отдельным элементам романсной структуры, тематике, лексике — он обратился к самой жанровой природе, сущности романса, что не просто сближает его рассказ с этим жанром, а позволяет, на наш взгляд, говорить о чеховском «романсе в прозе». Впервые напечатанный в канун Рождества в «Петербургской газете» рассказ стал знаменательным художественным опытом соединения двух жанровых форм, близких к массовой словесности, — святочного рассказа и романса. И это парадоксальным образом вывело «Шампанское» в число произведений, где молодой юморист из «А.

Чехонте» вырастал в Антона Чехова. Включение «Шампанского» в уже по-настоящему чеховский сборник «Хмурые люди» — еще одно подтверждение этому.