Русский национальный театр и «Театр Островского»

Почти пятьдесят пьес написано Островским. Одни из них более, другие менее известны. Одни постоянно идут на сцене, экранизированы в кино и на телевидении, другие почти не ставятся. Но в сознании публики и театра живет некий стереотип восприятия по отношению к тому, что зовется «пьесой Островского». Островский? Ну, так это замоскворецкая комедия или бытовая драма с непременным самоваром на столе и геранью на окнах, с неторопливым действием, прописной моралью, свахами в пестрых платках, бородатыми. купцами-самодурами и молодой страдающей героиней.

Знакомый, несколько тяжеловесный памятник на Театральной площади будто бы подтверждает давно сложившуюся, устойчивую репутацию драматурга-классика. Тихо сидит он, закутавшись в просторный халат на беличьем меху, в покойном широком кресле у дверей Малого театра — умиротворенный, мудрый, благодушный. И таким же прочно устоявшимся, покойным,- каноническим кажется его сценическое наследие.

В своем творчестве Островский неизменно шел в большей мере от жизни, ее впечатлений и внушений, чем от застывшей и освященной традицией жанровой формы. Поэтому мы найдем у пего столько пьес, не укладывающихся ни в какой теоретический канон, пограничных между драмой и комедией, комедией и фарсом. Кстати, слово «комедия» у Островского (как впоследствии в еще большей мере у Чехова) вовсе не означает юмористической или сатирической окраски всех основных фигур и не предусматривает непрерывного смеха в зале. Для второй половины XIX века комедия, в отличие от трагедии или драмы, предполагает нравоописание, конфликты в сфере частной жизни, общественного и личного быта, не кончающиеся трагической развязкой. Драматург-комедиограф как бы исследовал и выставлял под свет рампы знакомые всем страсти, противоречия и пружины социального поведения. И если пьеса, по мнению автора, не доросла до высокого понятия «комедии», как чего-то завершенного по мысли и сюжету, Островский давал своим пьесам более чем скромные жанровые обозначения: «Картины московской жизни» или «Сцены из жизни захолустья». Но в существе своем — все это комедии.

Теоретики искусства давно подметили, применительно ко всему репертуару мировой драматургии, что круг основных тем и мотивов весьма ограничен: иногда говорили даже, что лишь 42 исходных положения составляют арсенал мирового искусства — все прочее их вариации. Дело, по-видимому, в личности автора и в том, как окрасит лица и положения время, в какое он творит. В самом деле, любовь, ревность, зависть, великодушие, измена, стремление разбогатеть или совершить карьеру, отношения отцов и детей, мужчин и женщин, сословное неравенство и т. п.- все эти коллизии представлены у Островского в их бесконечно разнообразных и часто причудливых сочетаниях.

Е. Г. Холодов подсчитал, что в 47 оригинальных пьесах Островского 728 действующих лиц — целая толпа. Если вообразить ее на минуту пришедшей к памятнику Островского у Малого театра, она заполнила бы собой, едва ли не всю Театральную площадь. Но можно ли сказать, что хоть одно лицо в этой огромной пестрой толпе напоминает другое, сливается с другим? Нет, каждый имеет особый характер и норов, отличающую его интонацию и склад речи. Иными словами — каждый индивидуален.

По-видимому, как набор из 23 пар хромосом создает при рождении всякий раз неповторимую человеческую личность, так сочетание немногих исходных драматических или комедийных положений под пером такого художника, как Островский, способно создать неисчислимое многоцветье ситуаций и характеров.

Лица драм и комедий Островского исторически точны и этнографически ярки. Но мы ходим в театр на его пьесы не для того все-таки, чтобы узнать лишь, как когда-то жили, любили, обманывали друг друга люди ушедшей эпохи, какие костюмы носили, какими речениями пользовались и каким забытым ныне привычкам отдавали дань. Если бы нами владел лишь холодноватый познавательный интерес, зрителям хватило бы от театра эффекта «музея восковых фигур» со всей натуральностью причесок, одежд и утвари. В самом деле, о том, что такое купец, приказчик, будочник, воспитанница, откупщик, дворянский хлыщ или провинциальный актер — какова была их типичная внешность, интересы и занятия, мы можем узнать, задержавшись и перед витриной музея. Классическая пьеса, и театр Островского в частности, дает нам несравненно большее — узнавание характеров, страстей, притязаний и интересов, которые живо задевают и нас, имеют отношение к нам самим, людям иной эпохи и среды.

Отчасти на этот феномен «вечности» театра Островского проливает свет одно высказывание великого ученого нашего времени академика В. И. Вернадского:

«…Вчера моя мысль перенеслась в далекое прошлое — иногда передо мной необычайно ярко и сильно проходит какое-то сознание единства и неподвижности, если могу так выразиться, исторического процесса. В этом смысле мне всегда много дает комедия, т. к. это — вместе с сказкой — единственная форма, которая дает тебе понятие о духовно жизни человечества при самых разнообразных исторических условиях, в разных климатах и местах за последние 2000-2500 лет. И она дает чувство единства и чувство того, что исторический «прогресс» в значительной степени иллюзия, то есть что-то более общее, глубокое, которое не порождается, а постоянно всюду неизменно проходит во всем разнообразии кажущихся явлений…»

Как явствует из контекста письма, эти мысли были навеяны Вернадскому непосредственно перечитыванием сочинений Островского. И как примечательно, что, выясняя истоки «вечности» или, по меньшей мере, долговечности пьес Островского, Вернадский называет рядом с комедией сказку, жанр безымянного народного искусства. С фольклором в другом его виде, с пословицей, как известно, теснейшим образом сроднена драматургия Островского.