С. Гандлевский

Перед зеркалом в минуту трезвого отчаяния Сергей Есенин сказал о своем даровании, что оно «небольшой, но ухватистой силы». Эта беспощадная самооценка, вероятно, справедлива. Однако именно к Есенину вот уже семь десятилетий Россия питает особую слабость.

Небольшой силы оказалось достаточно, чтобы взять за сердце целую страну. Мы почти поголовно болели им в отрочестве — и «Москва кабацкая» ходила по рукам наравне с Мопассаном. Потом мы выросли, и жизнь развела нас по сословиям, кругам и компаниям. И если дорога сводила в одном купе шофера, интеллигента, секретаря заводской парторганизации и какую-то тетку из Бобруйска, оказывалось, что им не о чем говорить друг с другом, они друг другу хуже иностранцев… Но прикончив вторую бутылку водки, купе затягивало «Отговорила роща золотая…» , и время песнопения становилось временем взаимопонимания.

Хорошо сближает и Высоцкий. Но нужна гитара, молодая компания, мужественный артистичный солист. А Есенин — во всех ситуациях свой. Мыслимое ли дело трясти случайного попутчика за грудки за Федю Тютчева или Володю Маяковского? Никому и в голову не придет ни звать их так, ни препираться из-за них.

А вот за Серегу Есенина можно и схлопотать. Он и сам тыкал Пушкину и Америке и впустил всех нас в свою частную жизнь, где дед с портками, мать-старушка в шушуне, женщина «сорока с лишним лет», и другая женщина, и еще другая… Он сделал всех нас благодарными зрителями и чуть ли не соучастниками сериала, которому не видно конца, потому что каждое очередное поколение с удовольствием узнает себя в трюмо есенинской поэзии.

Ведь как мы живем? Вчерашний день мы еще с трудом вспомним, а уже позавчерашний — никогда. На похоронах близкого человека воспарим на мгновение над бытом, чтобы резюмировать: «Все там будем» — но есть уже чеканная формулировка, есть: В этой жизни умирать не ново, Но и жить, конечно, не новей… А что может быть острее чувства собственного старения. И на этот случай у Есенина есть краткое и красивое высказывание: Не жалею, не зову, не плачу — Все пройдет, как с белых яблонь дым…

Мы ссоримся с любимой женщиной — Есенин и здесь уместен: Взволнованно ходили вы по комнате И что-то резкое в лицо бросали мне… Мы куда-то уезжаем: Корабли плывут в Константинополь, Поезда уходят на Москву… Теперь возвращаемся: Прощай, Баку, тебя я не увижу…

Рутинный быт и нервотрепку Сергей Есенин возвел в степень жизни и чувств, он обвел эту тусклую прозу щемящим пятистопным размером — и она засверкала, как настенный календарь. Цветов немного, но все яркие. Спасибо ему за это!

Есенин назвал себя «последним поэтом деревни», а признание обрел у всех, почитай, сословий. Потому что во все времена и на всех широтах новое теснит обжитое старое. И видеть это больно.

Я человек городской, но с есенинской обреченной неприязнью смотрю на компьютер. Он был мастером разлуки, расставания. А ведь жизнь в большой мере и есть растянувшееся на годы и десятилетия прощание понемногу и постепенно со всем и всеми, а после и с нею самой, с жизнью: «До свиданья, друг мой, до свиданья!» Редкий смешной гордец дерзнет соразмерять себя с лирическим героем Лермонтова или Блока, Баратынского или Ходасевича, а вот с героем Есенина — сколько угодно. Сочувствие усиливается и тихим омутом облика, миловидностью, и биографией сродни самосожжению. Иван-царевич, но «такой же, как вы, пропащий».

Пусть не покажется, что рассуждения мои грешат интеллигентским высокомерием: мол, это все — ширпотреб. Мало кто из обитателей поэтического Олимпа может похвалиться строками такой силы: «И деревья, как всадники, съехались в нашем саду…» или «А месяц будет плыть и плыть, роняя весла по озерам…» Есенин народен не только за талант — талантливыми поэтами нас не удивишь, а за то, что вернул заурядной жизни привкус драматизма, а значит, и право на самоуважение. Таких услуг люди не забывают. Более того, он послужил и национальному самоутверждению.

Есенин силою таланта и обаянием личности двусмысленные стороны русского темперамента повернул светлой стороной. И там, где одним видится только дикость и рабский разгул, он усмотрел и вольницу молодости, и привлекательную исключительность. Есенин был очередным художником, оставлявшим за Россией особые таинственные права на необщий аршин, широту, быструю езду.

Опасен такой Есенин? Не опаснее многих явлений жизни — от свободы до водки: трудно не впасть в крайность. Держать равновесие вообще не просто, даже на двухколесном велосипеде.