Сатира как творческий принцип Салтыкова-Щедрина

«Сказки» М. Е. Салтыкова-Щедрина составляют самостоятельный этап его творчества. За небольшим исключением, они созданы в последние годы жизни писателя и предстают перед нами неким итогом его работы в литературе. И по богатству художественных приемов, и по идейной значимости, и по разнообразию воссозданных социальных типов эта книга в полной мере может считаться художественным синтезом всего творчества писателя, которое можно с полным правом назвать высшим достижением социальной сатиры 1860-1880-х годов, сутью сатирического направления натуральной школы. Смех органически присущ нашей культуре. Перу Пушкина принадлежат добрые шутки и резкие эпиграммы; то веселостью, то мрачной иронией блещет Лермонтов; неразрывно слиты смех и слезы в творчестве великого сатирика Гоголя; смешные, хоть и не всегда симпатичные персонажи сходят со страниц Островского…

Литераторы, принадлежавшие к лагерю революционеров-демократов, культивировали в своем творчестве особую смеховую культуру: они отдавали приоритет сатире, призывали высмеивать и бичевать пороки общества, «язвы современной жизни». Сатира Салтыкова-Щедрина — особое явление в русской литературе. Адресовав «Сказки» «детям изрядного возраста», он сразу же вводил читателей в особую атмосферу своей книги. На этих страницах с «детьми изрядного возраста», то есть со взрослыми, сохранившими наивные иллюзии прекраснодушного юношества, обращаются сурово.

Им не сочувствуют, их умно и зло высмеивают. Салтыков-Щедрин ставил перед собой принципиально новую творческую задачу: выследить, разоблачить и уничтожить. В. Г. Белинский, рассуждая о творчестве писателя, называл его юмор «грозным и открытым, желчным, ядовитым, беспощадным». Эта характеристика глубоко раскрывает сущность сатиры Салтыкова-Щедрина. Для иллюстрации воздействия его произведений на слушателей любопытна запись И. С. Тургенева: «Я видел, как слушатели корчились от смеха при чтении некоторых очерков Салтыкова.

Было что-то страшное в этом смехе. Публика, смеясь, в то же время чувствовала, как бич хлещет ее самое». Форма сказки дала Салтыкову-Щедрину возможность открыто высказываться по волнующим его и его соратников проблемам. Обращаясь к фольклору, писатель стремится сохранить его жанровые и художественные особенности, привлечь с их помощью внимание читателя к основной проблеме своего произведе-; ния. «Сказки» Салтыкова-Щедрина по жанровой природе представляют собой некий сплав двух различных жанров фольклорной и авторской литературы.

Свободная форма изложения, волшебные превращения, место и время действия, определяемые как «в некотором царстве» и «некогда»,- все это, безусловно, заимствовано писателем у жанра сказки. Однако герои Салтыкова-Щедрина вовсе не сказочные — это сатирические аллегории, где волк, заяц, медведь, орел, ворона и другие звери, птицы и рыбы принадлежат отнюдь не к животному миру. Следуя традициям Крылова, Салтыков-Щедрин не произвольно надевает на своих персонажей те или иные маски, а стремится «воздать каждому по заслугам».

В его сказках в каждой личине сконцентрированы характерные черты; точно определяющие социальный или человеческий тип. Вспомним, например, сказку «Самоотверженный заяц». Волк и заяц не только символизируют охотника и жертву: волк — кровожаден, силен, деспотичен, зол; заяц — труслив, малодушен, слаб. Но эти образы наполнены злободневным социальным содержанием. Волк наслаждается положением властителя, деспота: «За то, что с первого моего слова не остановился, вот тебе мое решение: приговариваю я тебя к лишению живота посредством растерзания.

А так как теперь и я сыт, и волчиха моя сыта, и запасу у нас еще дней на пять хватит, то сиди ты вот под этим кустом и жди очереди. А может быть… ха-ха… я тебя и помилую». Посмотрите, этот волк не просто пользуется правом сильного: в его образе воплощены черты представителей власти всех уровней — от жандармского «хватать и не пущать!» до судейского, губернаторского манипулирования законом. Вся волчья семья живет по «волчьим» законам: и волчата играют с жертвой, и волчиха, готовая зайца сожрать, его по-своему жалеет…

Однако у автора вовсе не вызывает сочувствия заяц — ведь он тоже живет по волчьим законам, безропотно отправляясь волку в пасть! Щедринский заяц не просто труслив и беспомощен, он малодушен, он заранее отказывается от сопротивления, облегчая волку решение «продовольственной проблемы». И здесь авторская ирония переходит в едкий сарказм, в глубокое презрение к психологии раба.

Злое, гневное осмеяние рабской психологии — одна из основных задач сказок Салтыкова-Щедрина. Он не только констатирует эти особенности русского народа — его долготерпение, безответность, не только с тревогой ищет их истоки и пределы, как свойственно было Некрасову, но и безжалостно обличает, едко высмеивает, бичует, ибо видит именно здесь главную беду времени. Сказки — жанр, доступный народу и любимый им. И именно сатирическая сказка, считал Салтыков-Щедрин, быстрее и эффективнее всего дойдет до народа.

Маски животных нужны сатирику не только как аллегория. М. Горячкина, исследователь творчества Салтыкова-Щедрина, справедливо отмечает: «Щедрин в сказках не только идет по линии наделения животного чертами представителя того или иного класса, той или иной политической партии, но и по линии низведения человека, олицетворяющего враждебную народу силу, до положения хищного животного». К этой мысли сам Салтыков-Щедрин старательно подводит читателя: «… будь он хоть орел, хоть архиорел, все-таки он — птица.

До такой степени птица, что сравнение с ним и для городового может быть лестно только по недоразумению». Это отрывок из сказки «Орел-меценат», в которой особенно отчетливо звучит еще одна важная для Салтыкова-Щедрина мысль — деромантизация, депоэтизация привычных образов. «Поэты много об орлах в стихах пишут, и всегда с похвалой. И стать у орла красоты неописанной, и взгляд быстрый, и полет величественный. Он не летает, как прочие птицы, а парит, либо ширяет; сверх того, глядит на солнце и спорит с громами…

Они хищны, плотоядны. А живут орлы всегда в отчуждении, в неприступных местах, хлебосольством не занимаются, но разбойничают, а в свободное от разбоя время дремлют». Для чего потребовалось сатирику это развенчание привычно романтических образов? Он считает пагубным само восхищение хищником, пусть даже хищной птицей. Разумеется, поэты в образе орла опоэтизировали не пожирателя мышей; они создали символ гордого одиночества, мощи, тяги к свободе.

Но при всем том орел не переставал быть плотоядным и все так же, говоря словами Пушкина, «кровавую пищу клевал». Вот поэтому-то и возмущает Салтыкова-Щедрина любование хищником. Ореолом романтических черт овеян убийца — и автор разрушает ореол. Бог с ними, с птицами — они «имеют свое оправдание, что сама природа устроила их исключительно антивегетарианцами».

Но, романтизируя орла, люди одновременно романтизируют и себе подобных — совершающих преступления. Оправдывая орлов — оправдывают властителей, сильных мира сего. И Салтыков-Щедрин саркастически высмеивает это «вредное заблуждение», не позволяя видеть в поработителе героя, «право имеющего».

И нельзя не видеть, что это — его решение «наполеоновской темы», что щедринские волк и заяц, орел и мышь, карась и щука иллюстрируют все ту же глобальную, центральную для русской литературы тему, которой Достоевский посвятил «Преступление и наказание»: «Тварь ли я дрожащая или право имею?» — Сказки о животных — лишь один тип сказок Салтыкова-Щедрина. В сказках другого типа действуют люди . Их персонажи не прикрыты масками зверей, рыб и птиц, и автор использует иные сатирические приемы: гиперболу и гротеск.

Герои этих сказок, однако, тоже явлены как маски-символы: автор создает собирательные образы социальных типов.