Серебряков и дядя Ваня: значение образов в пьесе

Сцены из деревенской жизни «Дядя Ваня», созданные около 1896 года , определенно можно отнести к наиболее ярким образцам «зрелой» драматургии Чехова. Пьеса вобрала в себя лучшие авторские композиционные, стилистические и сюжетные традиции, принципы организации сценического действия, философские воззрения писателя. «Дядя Ваня» интересен в первую очередь как «типичное» чеховское произведение. Типичность «Дяди Вани» прослеживается в построении сюжета, конфликта, интриги, системы образов.

Содержательная особенность сюжета у Чехова состоит в том, что у него всегда присутствуют герои, которые хотят и не могут изменить свою привычную, тяготящую их жизненную колею; изображается действие, которое «хотело быть», но никогда не состоится. И в этом внутренняя напряженность сюжета, его мучительность. По мнению Осипа Дылова, в основе построения взаимоотношений героев в «Дяде Ване» лежит «заколдованный круг». Соня любит Астрова, но Астров влюблен в профессоршу, она уезжает с мужем; Серебряков, в свою очередь, больше всего любит искусство, ничего в нем не понимая, на этого бездарного, сухого человека должен всю жизнь работать добрый, безответный дядя Ваня — вот круг, из которого нет выхода.

Герои обречены на бесконечное продолжение сложившихся дел.

Децентрализация системы действующих лиц — еще одна характерная, чисто чеховская черта, нашедшая воплощение в «Дяде Ване». На всех героях — некая общая печать неудовлетворенности, мельчания чувств, мучительного изживания жизни. Наиболее остро и болезненно низменность и пустоту будней переживает Войницкий. По ходу пьесы проясняется его биография.

В жизни дяди Вани был период искренней, глубокой, близкой к фанатизму веры в научное величие своего шурина, профессора Серебрякова. «Все наши мысли и чувства принадлежали тебе одному, — признается Войницкий. — Днем мы говорили о тебе, о твоих работах, гордились тобой, с благоговением произносили твое имя; ночи мы губили на то, что читали журналы и книги, которые я теперь глубоко презираю!» Свою жизнь дядя Ваня посвятил бескорыстному служению Серебрякову: «Двадцать пять лет я управлял этим имением, работал, высылал тебе деньги, как самый добросовестный приказчик». Резкий перелом в мировоззрении Войницкого происходит в последний год, разочарование в идоле Серебрякова порождает тупую тоску и горечь о безвозвратно ушедшей молодости: «А теперь, если бы вы знали! Я ночи не сплю с досады, от злости, что так глупо проворонил время, когда мог бы иметь все, в чем отказывает мне теперь моя старость!» Трагедия нереализованных возможностей, растраченной впустую, потонувшей в бестолковой и никому не нужной схоластике жизни — вот лейтмотив психологического состояния Войницкого. В отчаянии он восклицает: «Пропала жизнь!

Я талантлив, умен, смел… Если бы я жил нормально, то из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский…» Вчерашний кумир превращается в «злейшего врага». Войницкий прямо обвиняет профессора в своей несчастно сложившейся судьбе: «Ты погубил мою жизнь! Я не жил, не жил!

По твоей милости я истребил лучшие годы своей жизни!» Образ дяди Вани играет ключевую роль в раскрытии идейного содержания пьесы. По мнению А. В. Луначарского, в чеховских пьесах основной идеей будет идея «бессилия человека перед жизнью, бессмысленностью, стихийностью совершающегося процесса». Именно «бессилие человека», тщетность его попыток вырваться из «заколдованного круга», изменить невыносимо однообразное течение будней становится темой «Дяди Вани».

В начале пьесы Войницкий признавался в любви Елене Андреевне, порывался как-то изменить свою жизнь, обличал Серебрякова. В финале он тот же — и не тот, ему остается только терпеть, молча страдать и аккуратно записывать вместе с Соней: «Второго февраля масла постного двадцать фунтов… Шестнадцатого февраля опять масла постного двадцать фунтов…» И это «опять масла постного» звучит скрытой насмешкой над всеми порывами бедного, незадачливого «бунтовщика», над всеми его надеждами и миражами.

Систему образов в пьесе можно сравнить с наглядной моделью химической молекулы. Герои-«атомы» выстроены в определенном порядке, связаны кристаллической решеткой. Их положение относительно друг друга незыблемо.

Согласно закону о вечном движении атомов, герои не могут остановиться, не могут ни на секунду прекратить своей привычной суеты. Но их движение — это «колебание» на одном месте.

В том, как бесславно Чехов завершает «бунт» дяди Вани, в том, что «бунт» обращается почти в трагифарс, можно усмотреть авторскую позицию по отношению к герою: Войницкому некуда деваться из тупика обывательского царства, ему никогда не сбежать из мещанского ада, так как это и есть сама жизнь. Герой, ставший для дяди Вани олицетворением этой мертвенно-тусклой жизни, — Серебряков. В попытке Войницкого убить профессора можно усмотреть попытку расправиться с опостылевшим ему бесцельным существованием.

Серебряков, с одной стороны, будет являться явным антиподом дяди Вани. Войницкий — неудачник: к сорока семи годам у него нет и не было собственной семьи, дома, любимого дела. Личная жизнь Серебрякова сложилась блестяще. В отличие от дяди Вани, дворянина по происхождению, Серебряков, «сын простого дьячка, добился ученой степени и кафедры, стал его превосходительством, зятем сенатора». Он был дважды женат, имеет от первого брака уже взрослую любящую дочь.

В старости женился вторично на молодой, красивой женщине. На первый взгляд, Серебряков — классический пример баловня судьбы: сделал шикарную карьеру, имел успех у женщин, всю жизнь занимался интересующим его делом. На протяжении многих лет профессор был для Войницкого «полубогом», но, неожиданно прозрев, дядя Ваня обличает того, кем еще совсем недавно восхищался: «Человек ровно двадцать пять лет читает и пишет об искусстве, ровно ничего не понимая в искусстве.

Двадцать пять лет он пережевывает чужие мысли… Двадцать пять лет читает и пишет о том, что умным давно уже известно, а для глупых не интересно, — значит, двадцать пять лет переливает из пустого в порожнее». Следовательно, «бурная» научная жизнь Серебрякова есть то же топтание, «копание» на одном месте, а это роднит «счастливчика» профессора с «неудачником» дядей Ваней.

Как и все персонажи в пьесе, Серебряков недоволен своей настоящей жизнью. Судьба избаловала его, ему тяжело лишаться всего того, к чему он привык и в чем ему отказывает теперь его старость, болезнь и безденежье. Серебряков ворчит: «Я хочу жить, я люблю успех, люблю известность, шум, а тут — как в ссылке. Каждую минуту тосковать о прошлом, следить за успехами других, бояться смерти…» Потрясает самомнение этого человека.

Жалуясь на здоровье, он говорит: «У Тургенева от подагры сделалась грудная жаба. Боюсь, как бы у меня не было». То, что профессор сравнивает состояние своего здоровья с болезнью именно великого писателя, а не родственника, соседа или знакомого, очень ярко характеризует Серебрякова. Он крайне самовлюблен, безнадежно самодоволен, склонен причислять себя к ряду «выдающихся личностей».

С позиции эгоцентриста, не задумывающегося о будущем окружающих его людей, он предлагает продать имение, которое официально не принадлежит ему. Со всем тем Серебряков глубоко несчастен и одинок. Он жалуется: «Ну, допустим, я противен, я эгоист, я деспот, — но неужели я даже в старости не имею некоторого права на эгоизм?.. Неужели я не имею права на покойную старость, на внимание к себе людей?»

Роль образа профессора в пьесе неоднозначна. С одной стороны, Серебряков явился «фальшивым кумиром» дяди Вани, поломавшим ему всю жизнь; с другой стороны, Серебряков — сам игрушка в руках судьбы и мучительно переживает крушение собственного идола. «Серебряковщина» — символ служения надуманным, оторванным от жизни идеалам, пустой, лживой риторики; символ работы «переливания из пустого в порожнее»; символ хронического безделья, топтания на месте, «колебания». Целостный и многосторонний «конфликт» дяди Вани с «серебряковщиной» лег в основу сюжета пьесы.

Безрадостный конец с поражением «бунта» дяди Вани, с разбитыми надеждами и ожиданиями почти всех героев — кроме, может быть, безнадежно самодовольного Серебрякова — раскрывает излюбленную чеховскую идею о бессилии человека изменить свою судьбу, вырваться из «заколдованного круга» каждодневной, будничной суеты.