Сергей Чупринин:. «Главная традиция русской литературы — езда в незнаемое»

Сергей Иванович Чупринин — крупнейший современный литературный критик, автор замечательного развивающегося проекта «Новая Россия: мир литературы». Но в его литературной стезе всегда соединялись две линии: исследование современной литературы и русская литература XIX века, где им сделано немало для восстановления подлинной истории развития нашей словесности. Это труды Чупринина о русском натурализме, издание трехтомника П. Д. Боборыкина, впервые свободного от цензурного гнета шеститомника А. И. Куприна…

Наша беседа о том, чем жила и живет родная литература.

— Сергей Иванович, интервью мы хотели дать к Вашему юбилею в ноябре прошлого года. Но свое шестидесятилетие Вы встретили в рабочих порядках, так что эта встреча с читателями «Литературы» проходит уже в мае. Расскажите, пожалуйста, чем Вы заняты сейчас.

— Как историк современной литературы я продолжаю словарный проект «Русская литература». Чуть более года назад вышли «Большой путеводитель», где содержатся сведения о наиболее значимых писателях и событиях, журналах и литературных премиях последнего двадцатилетия, и «Жизнь по понятиям» — нечто вроде организованной по алфавиту энциклопедии нашей словесности, где «по полочкам» разложено все, о чем говорят нынешние критики: от постмодернизма и скандального романа до продакт плейсмента, дамской прозы и киберпанка. Трехтысячные тиражи почти разошлись, и я надеюсь, что к сентябрьской книжной ярмарке в Москве издательство выпустит исправленные и дополненные версии этих книг вместе с новым томом, который будет посвящен современным писателям русского зарубежья.

— А как главный редактор журнала «Знамя»?

— Думаю сейчас, вместе с коллегами, как бы сделать так, чтобы толстые литературные журналы появились на полках школьных библиотек, прежде всего сельских. Для нас это приращение тиражей, а для учителей-словесников — ничем не заменимое подспорье для разговора со старшеклассниками об отечественной литературе нового тысячелетия. В конце концов лучшие писатели России по-прежнему выносят свои произведения в первую очередь на суд подписчиков «Знамени», «Нового мира», «Звезды», других «толстяков», да и наши аналитические, дискуссионные материалы наверняка пригодятся. Причем не только учителям, но и их наиболее пытливым питомцам. Сошлюсь на собственный опыт.

Я заканчивал школу в районном центре и классу к девятому понял, что, кроме как на филфак, пути мне нету. Следовательно, принялся читать, и читать было что. Школьная библиотека выписывала, помню, «Литературу в школе», «Юность», «Молодую гвардию», «Смену», а за остальными журналами можно было ходить в районную библиотеку. И купить в поселковом магазине тогда было можно много чего: стихотворные сборники, литературоведение, сборники критических статей. А сейчас — библиотеки либо опустели, либо заполнились глянцем, книжные магазины в деревнях либо позакрывались, либо торгуют все тем же «милордом глупым».

Да и цены у книг сегодня кусаются: то, что в моем детстве стоило рубль-полтора — деньги для подростка по тем временам серьезные, но добываемые, теперь продается за 10-15 долларов, а то и евро, а это, согласитесь, мало кому в подъем. Вот мы и думаем: может быть, именно сравнительно недорогие, бесперебойно издающиеся по пять, по семь десятилетий классические толстые журналы, где по-прежнему печатаются А. Битов и В. Распутин, Б. Ахмадулина и О. Чухонцев, В. Аксенов и В. Маканин, станут мостиком для тех, кто хотел бы войти в мир отечественной словесности.

— Мне кажется, обе эти Ваши стратегии — авторская и редакторская — прекрасно согласуются друг с другом.

— Надеюсь. Я человек, видимо, ушибленный идеей Просвещения. С той лишь поправкой, что не верю в просвещение тотальное — вот, мол, попадутся школьникам хороший педагог-словесник, хороший журнал, и все они помчатся на базар за современными Белинскими и Гоголями. Все — не помчатся, да и не нужно этого.

Но в каждом поколении, в каждом сельце, я уверен, растут люди, снедаемые острой культурной жаждой, открытые тому, чтобы полюбить и настоящие стихи, и серьезную прозу, и глубокую эссеистику. Вот для них мы и хотим работать, помня, что таково, в конце концов, конституционное требование — обеспечить всем гражданам России возможность равного и свободного доступа к культурным ценностям. Сейчас слова о равном и свободном доступе вызывают только саркастическую улыбку, но надо же ведь делать хотя бы первые шаги в этом направлении!..

— Ваши работы, Ваши словари занимают выдающееся место среди исследований истории современной русской литературы. Как Вам, с опорой на опыт историка культуры, видится панорама современной русской литературы? Куда она идет?

— Первое, что бросается в глаза при взгляде на современную литературу, — это то, что она необыкновенно многолика, многослойна и удивительно сложно структурирована. Книги есть буквально на любой вкус — как грубый, алчущий развлечений, развлечений и еще раз развлечений, так и на вкус тонкий, рафинированный. Конечно, люди с развитым вкусом всегда были и останутся в меньшинстве, поэтому и тиражи предназначенной для них литературы не превышают обычно трех-пяти-десяти тысяч экземпляров, а Дарья Донцова — для сравнения — только в 2007 году выпустила 99 книг общим тиражом почти 9 миллионов. Мы ужасаемся помрачению умов, падению общественного вкуса.

И бьем тревогу — что правильно. Но, положа руку на сердце, ведь и раньше «самый читающий в мире» народ гонялся за изданиями Мандельштама и Андрея Платонова по большей мере с тем, чтобы, как редкий трофей, поставить их на полку, отложить для подрастающих детей и внуков, а сам втайне почитывал «Вечный зов» и «Семнадцать мгновений весны», экологически чистой духовной пище решительно предпочитая Пикуля и Проскурина. Разница лишь в том, что в прежние времена люди, считающие себя интеллигентами, этой своей страстишки к литературным гамбургерам стеснялись, а теперь стесняться перестали.

И, открывая Татьяну Устинову или Акунина, искренне уверены, что они в просвещенье с веком наравне. Но что делать? В условиях демократии, когда учителем жизни, законодателем общественного вкуса становится не академик Лихачев, а Ксения Собчак, массы, и это мировой опыт, не только восстают, но и побеждают. В том числе эстетически.

Что не освобождает, разумеется, подлинных художников слова писать так, как им подсказывают Бог и совесть.

— Но, может быть, и им следовало бы сделать шаг навстречу читательским потребностям?

— Всем вместе? Нет уж, тем и хороша развитая словесность, что в ней каждый работает очень по-своему, и книги в итоге получаются очень разные. Вот пример. 2008 год мы открыли романом Владимира Шарова «Крестовый поход детей», а в летних номерах напечатаем Роман Владимира Маканина «Асан».

И Шаров, и Маканин — одни из лучших писателей современной России. Но «Крестовый поход детей» я рискну рекомендовать только гурманам, способным оценить и вязкое, метафорически сгущенное письмо, и стремление романиста к мифотворческому преображению реальности. А вот «Асан» — злободневный, может быть, даже авантюрный роман о чеченской войне — в принципе открыт всем и каждому.

Конечно, читатель квалифицированный отметит в первую очередь психологическое мастерство писателя, эпическую панорамность его взгляда, но свое найдет и читатель менее искушенный: скажем, динамичное повествование, новое знание о столкновении российской и горской ментальностей.

Другое дело, что острая конкуренция высокой и массовой литератур начала в последнее десятилетие порождать и конвергентные явления, когда авторы используют технику масскульта, его умение быть занимательным, доходчивым и, в общем, легко усвояемым для достижения вполне серьезных литературных и мировоззренческих задач. Раньше такая промежуточная словесность в России почти отсутствовала, а сейчас, посмотрите-ка: суммарные тиражи книг Людмилы Улицкой и Виктора Пелевина исчисляются уже миллионами экземпляров, Михаил Веллер или Евгений Гришковец в большом почете у наших массмедиа, и молодые писатели все осознаннее выбирают этот путь: чтобы и из литературного поля не выйти и в каждый Дом войти.

— А что же, на Ваш взгляд, объединяет этих, мне кажется, все-таки очень разных писателей?

— Во-первых, все они превосходные сюжетчики и занимательность, изобретательную новизну интриги ценят едва ли не выше, чем исследование человеческой психики, ее метафизических тайн и глубин. А во-вторых… В отличие от Маканина, Шарова, Петрушевской, Михаила Шишкина, которые работают прежде всего с языком, этих писателей художниками слова, пожалуй, не назовешь. Язык у них, как остроумно выразился Александр Генис, всего лишь что-то вроде джипа, который комфортно довозит читателя от одного сюжетного поворота до другого.

Не стилисты они, это да, но писатели тем не менее замечательные.

— В связи с этим нельзя не заметить, как часто журнал «Знамя» на своих страницах дает материалы о современном русском языке — и простом, и литературном. Это часть стратегии Вашего уважаемого «толстяка»?

— Да, и важнейшая. Лингвисты, педагоги, писатели охотно делятся с нами и своими знаниями, и своими гипотезами, и своими тревогами. Особенно значимым, вызвавшим ожесточенные споры мне кажется наблюдение Михаила Эпштейна, констатировавшего, что в современном русском языке ослабла репродуктивная, словопорождающая функция, и он явно не поспевает за стремительными изменениями в жизни.

Возьмите все, что связано с компьютерами или с социальными технологиями: мы говорим о них почти исключительно американизмами и в толк пока не возьмем, как одомашнить или чем заменить, допустим, Дисплей, пиар, продакт плейсмент или Айфон.

— Ну, появились же у нас мышки, наладонники или эти самые емельки, мыло…

— Верно, но это скорее процесс русификации заемных слов, чем порождение собственных. И здесь есть о чем задуматься всем, кто вынужденно макаронической речи предпочел бы живой и чистый, родниковый русский язык.

— Вы возглавляете жюри новой, но уже обретшей респектабельный вид национальной литературной премии «Поэт». Ее лауреаты — Александр Кушнер, Олеся Николаева, Олег Чухонцев, Тимур Кибиров. В прошлом году на вручении премии Вы сказали, что по уже названным лауреатам понятен круг предпочтений жюри.

Значит ли это, что кандидаты в лауреаты «Поэта» — те, кто наследует классические традиции, в крайнем случае, как сказал Мандельштам о Блоке, провели «литературную революцию в рамках традиции»?

— Это так и есть. С тем лишь уточнением, что главная традиция русской литературы — езда в незнаемое, поиск ответа и на новые вызовы времени, и на «вечные» вопросы человеческого бытия.