«Сказание» Авраамия Палицына

Одним из популярнейших произведений, посвященных «Смуте», было «Сказание» Авраамия Палицына, в полном своем составе дошедшее до нас в большом количестве списков XVII-XVIII вв. и частями входившее в Хронографы. Помимо окончательной редакции «Сказания», самого обширного из всех произведений на тему о «Смуте», заключающего в себе 77 глав, известны еще два варианта более ранней редакции первых шести его глав, дошедшие до нас в рукописях Забелина и Московской духовной академии и сохранившиеся каждая лишь в одном списке.

Они по тексту очень близки друг к другу и возникли, видимо, в 1611 -1612 гг., судя по изложению, до избрания на царство Михаила Федоровича. Что касается редакции распространенной, то в ней мы находим, во-первых, переработку ранее написанных шести глав со стороны стилистической, а также со стороны содержания (в ряде случаев значительно смягчен обличительный тон ранней редакции), во-вторых, пополнение и продолжение фактической истории событий, вплоть до последних месяцев 1619 г., кончая рассказом о нашествии Владислава на Москву. Завершение работы Палицына над своим трудом, судя по собственноручно проставленной им дате, относится к 1620 г..

Палицын был одним из очень видных деятелей «Смутного времени», отличался незаурядным умом и наблюдательностью, и потому его сочинение дает много ценного материала для истории «Смуты».

Но оно представляет немалый интерес и с точки зрения чисто литературной. Палицын прекрасно владел литературной речью, умел дать порой яркий художественный образ и поднимался до высокого публицистического пафоса и подлинного красноречия. Всем этим он часто преодолевал тяжеловесное витийство, к которому в общем был привержен в той же мере, как и прочие писатели — его современники. Если в картинах воинских сражений он в основном следовал установившимся литературным формулам, в ряде случаев восходящим к «Повести о Царь-граде» Нестора-Искандера, а в описании видений и чудес — шаблонам агиографии, то в других описаниях и в собственных рассуждениях он обнаруживал настоящий талант и оригинальность письма. Достаточно в доказательство сказанного привести хотя бы следующий обличительный выпад Палицына против сильных мира, взятый из академического варианта ранней редакции «Сказания» и в окончательной редакции значительно смягченный:

· «И мнози убо мы и доднесь в скверне лихоимства живуще и кабаками печемся, чтобы весь мир соблазнити; и граблением и посулы церкви божия созидающе и красно образы строяще, в судилищех же и на путех и у врат наших всегда по образу божию создание со хранители нашими ангелы божиими, плачюще, рыдают, дабы на милосердие и на правосудие преклонилися! Но никакоже тех гласа не послушаем, и в лице и в перси тех бити повелеваем, и батоги, иже злы зле, кости их сокрушаем и во юзы (узы), и в темница, и в смыки (колодки), и в хомуты тех присуждаем… И клячащаго (просящего) же бедного и померзающаго студению пред враты гласа не слышим, не десятизлатник в чрево свое просящу втис-нути, но токмо от хлеба единого насытитися и от чаши студены воды желая жажду утолити. Но не сих ради готовлена трапеза наша беяше, но тех для, иже имут дары великия, принести: злато и сребро, камки и бархаты, и жемчюг и камение драгое, и вина заморские и птицы и звери и скоты, и всяко ткание, и различная брашна…»

Картина нравственного одичания людей в пору «Смуты», рисуемая Палицыным не без влияния, видимо, «Казанского летописца», по своему крайнему реализму превосходит все, что мы имели в этом отношении в предшествующей литературе.

В «Сказании» вместе с тем показано, с каким высоким патриотическим подъемом и с каким презрением к интервентам русские люди сопротивлялись вражескому нашествию, какой героизм при этом проявляли не только руководители обороны, но и иеименитые воины, вроде Никона Шилова и Слоты, поджегших и взорвавших подкоп ценой собственной жизни, или Данила Селевина, решившего смертью за родину смыть позор, легший на его голову вследствие измены его брата, или Анания Селевина, бесстрашного удальца, как вихрь носящегося на своем коне и убитого после того, как погиб его конь после седьмой раны.

Изображая скорбные и героические события русской истории, Палицын выдает себя за безупречного патриота, а между тем известно, что он был в сношении с поляками и порой действовал в их интересах. Личные корыстные мотивы играли немалую роль в его поведении.