Сочинение отзыв: Почему меня восхищает мужество писателя

Школьное сочинение на примере судьбы и работ Солженицына. 12 февраля 1974 г. Солженицын арестован, лишен советского гражданства. Его изгоняют из страны. Он живет в Швейцарии, США, ездит в Канаду, Норвегию, Испанию, Японию… Он сидит в архивах ведущих университетов и работает над «узлами» книги «Р17» («Красное колесо»): «Август Четырнадцатого», «Октябрь Шестнадцатого», «Март Семнадцатого», надолго поглотившей все его творческие силы. Эта книга уникальна по охвату исторического материала — и полна сомнений в правдивости документов. Причины катастроф, постигших нашу страну в годы советской власти, Солженицын видит в поражениях войны 1914 г., в деятельности русских либералов. Перестройка позволила впервые напечатать многие произведения Солженицына в СССР, и они зазвучали как откровение. С. П. Залыгин со страниц «Нового мира» даже призывал назвать 1990 год, когда в России были опубликованы основные книги писателя, «годом Солженицына». 1991 год стал годом возвращения писателя на родину. С тех пор публикация его произведений не прекращается.

По-прежнему произведения Солженицына появляются в «Новом мире», к примеру автобиографическая книга «Угодило зернышко промеж двух жерновов. Очерки изгнания» (1978, 1998, 2001), в которой изложена история жизни Солженицына на Западе. Для российского читателя драматичнее выглядит, конечно, мемуарная книга «Бодался теленок с дубом» (1996) (продолжением которой и является «Угодило зернышко…»), поскольку в ней изображены реалии нашей страны. Однако по структуре книги похожи: и там, и здесь мастерски показано движение времени. Пытаясь передать впечатление от западных стран объективно, Солженицын тем не менее не избегает оценок (так, он подчеркнуто одобряет русскость Аляски). Россия и Запад сопоставляются и противопоставляются Солженицыным друг другу: «Мы — бились насмерть, мы изнемогали под каменным истуканом Советов, с Запада несся слитный шум одобрения мне, — и оттуда же тянулись ухватчивые руки, как бы от книг моих и имени поживиться, а там пропади и книги эти, и весь наш бой. И без этой стороны дела осталась бы неполна картина».

Художественность книги «Угодило зернышко…» несомненна, и все же в ней есть черты, которые непривычно видеть в книгах художественных. Одна из них — полемика с монографиями о самом себе. Здесь высказывается, например, отношение к критической книге Ольги Карлайл «Солженицын и тайный круг» (Нью-Йорк, 1978). Но и такие страницы довольно удачно вписываются в структуру произведения. Солженицын — особенный человек, с особенными эстетическими взглядами, необычным творческим путем, в котором оригинальны не только жанровые, но и языковые поиски.

Размах работы Солженицына над языком — это в своем роде попытка настоящей языковой реформы. Утверждение критика Аллы Латыниной в статье «Солженицын и мы» (1990) не потеряло своего значения и спустя десятилетие: «То, что Солженицын принес в литературу, — не узкая правда, не правда сообщения. Тюремные и лагерные сюжеты (десятки тысяч людей возвращались из заключения, делясь своим опытом, облегчая душу

Рассказами), нищета деревни, бесправие народа… были обычной темой разговоров, переписки, своего рода частных жанров. Эти жанры не пересекались с письменной литературой не только из-за недостатка гражданского мужества. Не было языка, пригодного для изображения этой новой реальности. Солженицын не просто сказал правду, он создал язык, в котором нуждалось время, — и произошла переориентация всей литературы, воспользовавшейся этим языком».

Особые, свежие «солженицынские» слова встречаются уже в повести «Один день Ивана Денисовича» (озор, блеснило, вычуивали) и в романе «В круге первом» (приудобился, невдоспех). Кому-то они режут слух. Тем не менее, Солженицын обладает чувством меры: «В своих книгах я мог уместно использовать только пятисотую часть найденного».

Не будет правильным утверждение, что Солженицыну противостояла только власть. С этих лет начинается и размежевание читателей на его сторонников и противников: «На «ура» принимали меня, пока я был, по видимости, только против сталинских злоупотреблений, тут и все общество было со мной… Следующими шагами мне неизбежно себя открывать: пора говорить все точней и идти все глубже». Выразителем мнения противников писателя стала советская пресса, развернувшая травлю, на которую писатель отвечает призывом — «Жить не по лжи».