Сочинение по роману Катаева «Трава забвенья»

«Трава забвенья» представляет сложное, архитектонически многоплановое произведение. Есть большая доля вероятности, что Катаев в этой книге вступает в неявную полемику с романом Б. Пастернака «Доктор Живаго» — с той концепцией жизни и преодоления смерти, которая реализована через оппозицию «Живаго-Стрельникова». У Катаева в центре внимания также оказываются два антипода — Бунин и Маяковский. Бунин выступает в «Траве забвенья» тем самым человеком, который обладает гениальной зоркостью к окружающему миру. Услышав впервые бунинское стихотворение с описанием чайки (сравнение ее с поплавком, и совершенно телескопическое наблюдение — «и видно, как струею серебристой сбегает с лапок розовых вода»), лирический герой, начинающий стихотворец, испытывает потрясение. От Бунина герой-повествователь берет «внутреннее ощущение жизни как поэзии», учится его «волшебному реализму».

Маяковский — а речь, конечно же, идет о нем — воплощает принципиально иную ипостась поэзии: способность не изображать мир с осязаемой точностью, а взрывать его силой воображения, выявляя сокрытое, тайное, подсознательное — и тем самым создавая новую, невиданную реальность.

Отношение героя к Бунину — неизменно почтительное, но почти всегда смешанное с иронией. Вот как, например, описывается первый выход великого писателя: «И на пороге террасы, пристегивая заграничные подтяжки, появился сам «академик» Бунин Перед нами предстал сорокалетний господин, сухой, желчный, щеголеватый, с ореолом почетного академика по разряду изящной словесности. Потом уже я понял, что он не столько желчный, сколько геморроидальный. Но это несущественно». (Геморроидальный цвет лица — скрытая отсылка к гоголевскому Акакию Акакиевичу.) Показателен и другой эпизод: когда Бунин решает угостить гимназиста Катаева компотом, говоря, что вообще эти молодые юноши очень влюбчивы, сил тратят много и их надо подкармливать. При этом Бунин четко делит гущу компота на дне кастрюли на две половины, «строгим голосом потребовав от меня, чтобы я не заезжал за демаркационную линию, хотя она имела скорее символическое значение». А вот как описывается бунинское изложение своих впечатлений от скрябинской «Поэмы Экстаза»: «Бунин сделал злое лицо и, не стесняясь, завизжал на всю квартиру — Иоанн, ты совершенно обезумел! — воскликнула Вера Николаевна, вбегая в комнату и затыкая уши мизинцем». Как видим, любовь к Бунину лишена пиетета, в ней даже есть черты некоторой фамильярности.

С другой стороны, отношение Катаева к Маяковскому — поклонение, безоговорочное признание его гениальности. Главное, по Катаеву, что возвышает Маяковского над всеми поэтами, это то, что всей своей жизнью, посвященной переделке мира, он реализует принцип «Время, вперед!». (Эта формула, ставшая названием известного романа Катаева, взята из пьесы Маяковского «Баня».) И оказывается, что жизнь на опережение времени, на переделку мира — неизбежно трагедийна. Это «жизнь на разрыв аорты» — строка из стихотворения Мандельштама «За Паганини длиннопалым» недаром становится лейтмотивом «Травы забвенья».

Так Катаев переосмысливает ту оппозицию поэтических стратегий, которая в свое время была представлена в романе Б. Пастернака в паре «Живаго-Стрельников». Очевидно, что он явное предпочтение отдает Маяковскому/Стрельникову. Если Пастернак в самоубийстве Стрельникова изобразил логический исход трагического заблуждения, то Катаев увидел в смерти Маяковского кульминацию романтической трагедии (во многом совпадая в оценках с пастернаковской же версией этих событий в «Охранной грамоте»). Однакодекларируясвое желание следовать примеру Маяковского, в стилесвоего повествования лирический герой органически совмещает «бунинское» и «маяковское» мировосприятие и мироотношение. От Бунина здесь — стереоскопическое всматривание в подробности существования, тончайшая нюансировка всех цветов и оттенков, любовь к милым мелочам. От Маяковского — энергичность, напористость, жадность, с которой этот мир оккупируется сознанием, вбирается в душу. То, что идет от Маяковского, похоже, сродни «одесскому менталитету» лирического героя — органической раскованности, доходящей порой до нахальства; открытости и общительности, порой переходящей в фамильярность; витальному юмору, порой граничащему с цинизмом; а главное, «вкусовому», плотоядному отношению к жизни. И, пройдя через «одесский менталитет» лирического героя, творческая энергия Маяковского, в сущности, теряет свою революционный запал — идея «переделки жизни» трансформируется в идею восстановления того, что, казалось бы, навсегда стерто временем, революцией, войнами и т. п. Героический лозунг «Время, вперед!» соседствует, не сливаясь, с трагическим вопрошанием: «Кто мне вернет ушедшее время?»