Стилистика повести Л. Н. Толстого «Казаки»

Я начинаю любить Кавказ, хотя посмертной, но сильной любовью. Действительно хорош этот край дикой, в котором так странно и поэтически соединяются две самые противоположные вещи — война и свобода. Л. Толстой Поиски верного тона повествования были в процессе работы Л. Н. Толстого над «Казаками» особенно напряженными.

С самого начала повесть создавалась в полемике с романтическими сочинениями о Кавказе. Вместо воображаемых поэтических картин, «Амалат-беков, черкешенок, гор, обрывов, страшных потоков и опасностей», рисующихся Оленину, когда он едет на Кавказ, ему предстояло увидеть настоящую жизнь, подлинных людей и природу во всей ее первозданной естественности. Но эти действительные образы были не менее, а только иначе поэтичны.

Воспроизвести поэзию реальности для Толстого — важнейшая художественная задача. «Казаки» — одна из самых поэтических его книг. Неудивительно, что он, вообще не писавший стихов, начал со стихотворения , потом пробовал писать свою казачью поэму ритмической прозой, а в окончательный текст повести ввел много песен. Прекрасным стихотворением в прозе звучит рассказ о том, как ранним утром Оленин вдруг увидел горы. Рефрен «а горы…» задает высокий поэтический тон всему дальнейшему повествованию. И рядом с этим — подчеркнуто деловые, с цифрами, почти этнографические описания терских станиц, строго реалистический рассказ о жизни и быте гребенского казачества.

Эпический замысел, «объективная сфера» , история и характер целого народа впервые при работе над «Казаками» занимали его с такой силой. Работая над своей кавказской повестью, Толстой, несомненно, оглядывался назад и воспринимал Пушкина и Лермонтова как своих предшественников. В 1854 году его поразили «Цыганы», которых он «не понимал» прежде.

В главном конфликте повести , в ее названии и даже в расстановке основных персонажей Толстой следовал пушкинской традиции и в то же время воплощал в своем произведении новые идеи, созвучные его времени. Оставив Москву и попав в станицу, Оленин открывает для себя новый мир, который сначала глубоко заинтересовывает его, а потом неудержимо влечет к себе. По дороге на Кавказ он думает: «Уехать совсем и никогда не приезжать назад, не показываться в обществе».

В станице он вполне осознает всю мерзость, гадость и ложь своей прежней жизни. Его отношения с казачкой Марьяной — не флирт, не ухаживание, а настоящая любовь, проясняющая смысл бытия. Однако стена непонимания отделяет Оленина от казаков. Самоотверженный поступок вызывает лишь удивление и усиливает недоверие к нему станичников: «Поглядим, поглядим, что из него будет»; «Экой народ продувной из юнкирей, беда!..

Как раз подожжет или что…» Его восторженные мечты сделаться простым казаком не поняты Марьяной и следующим образом оцениваются ее подругой Устенькой: «а так, врет, что на ум взбрело. Мой чего не говорит! Точно порченный!» И даже Ерошка, любящий Оленина за его «простоту» и, конечно, наиболее близкий ему из всех станичников, застав Оленина за писанием дневника, не задумываясь советует бросить пустое дело: «что кляузы писать!» Но и Оленин, искренне восхищаясь жизнью казаков, чужд их интересам и не приемлет их правды. В горячую пору уборки, когда тяжелая, непрестанная работа занимает станичников с раннего утра до позднего вечера, Оленин, приглашенный отцом Марьяны в сады, приходит с ружьем на плече стрелять зайцев. «Легко ли в рабочую пору ходить зайцев искать!» — справедливо замечает бабушка Улата. И в конце повести он не в состоянии понять, что Марьина горюет не только из-за раны Лукашки, а еще и потому, что пострадали интересы всей станицы — «казаков перебили».

Повесть завершается грустным признанием той горькой истины, что стену отчуждения не способны разрушить ни страстная любовь Оленина к Марьине, ни ее готовность полюбить его, ни его отвращение к светской жизни и восторженное стремление приобщиться к простому и милому ему казачьему миру.