Стихи о спорте Мандельштама и «Футбол» Заболоцкого: совпадение или подражание?

Исследователи Заболоцкого указывают, что несмотря на абсолютную новизну поэтики «Столбцов», его первого сборника, даже на фоне отгромыхавшего уже футуризма, в этих стихах явственно прослеживается влияние поэтов XIX века , причем как на уровнях поэтики и основных мотивов, так и на уровне словесных перекличек. Однако «Столбцы» не могли бы быть написаны и без влияния современников Заболоцкого. Одно из подтверждений — связи «Столбцов» с поэзией Мандельштама 1910-1920-х годов, существование которых я хочу доказать.

Самый яркий, на мой взгляд, пример этих связей — стихотворение «Футбол», о котором и пойдет речь. Но сходство «Футбола» и нескольких мандельштамовских стихотворений 1913 года можно было бы объяснить объединяющим их объектом изображения: поэты Серебряного века заново открыли спорт, как поэтическую тему, и новизна изображаемого могла навязывать определенную поэтику. Поэтому хотелось бы показать, что параллель Заболоцкий-Мандельштам не случайна, и обозначить еще ряд перекличек между творчеством двух поэтов .

Стихотворение 1928 года «Народный Дом» начинается так :

Народный Дом, курятник радости, Амбар волшебного житья, Корыто праздничное страсти, Густое пекло бытия!

Эта пышная титулатура — любимый прием раннего Заболоцкого — отсылает нас к мандельштамовскому стихотворению «Люблю под сводами седыя тишины» .

Соборы вечные Софии и Петра, Амбары воздуха и света, Зернохранилища вселенского добра И риги Нового Завета.

Очевидно синтаксическое и лексическое сходство этих двух четверостиший: оба они начинаются с подлежащего, за которым следует вереница одинаково устроенных приложений, которые объединены неявно присутствующим в двух этих стихотворениях мотивом зерна, хлеба , который неизбежно вызывает ассоциацию с радостно-торжественной, не плотской составляющей жизни .

Уже на этом примере хорошо виден метод Заболоцкого: «вплетать» в стихотворную ткань отрывочные цитаты, не делая их частью ткани семантической, иными словами, вставлять в текст литературную аллюзию, отсекая весь пласт ассоциаций, который эта аллюзия неизбежно должна за собою скрывать. Часто цитата освещается пародийно — без пародии на само произведение, она лишается культурного контекста, обессмысливается.

Например, в стихотворении 1928 года «Цирк» разговаривают два комических героя.

Один старик интеллигентный Сказал, другому говоря: «Этот праздник разноцветный Посещаю я не зря. Здесь нахожу я греческие игры, Красоток розовые икры, Научных замечаю лошадей, — Это не цирк, а прямо чародей!» Другой, плешивый, как колено, Сказал, что это несомненно.

Эта сцена не может не вызвать в памяти финал последнего стихотворения из мандельштамовского сборника «Камень» — «Я не увижу знаменитой «Федры»…».

Вновь шелестят истлевшие афиши, И слабо пахнет апельсинной коркой, И словно из столетней летаргии Очнувшийся сосед мне говорит: — Измученный безумством Мельпомены, Я в этой жизни жажду только мира; Уйдем, покуда зрители-шакалы На растерзанье Музы не пришли! Когда бы грек увидел наши игры…

Перекличка «греческих игр» и грека, который не видит «наших игр», очевидна; а «зрители-шакалы», кажется, соотносятся с двумя собеседниками у Заболоцкого.

Еще один пример. Мандельштамовское стихотворение «Воздух пасмурный влажен и гулок…» кончается так:

Небо тусклое с отсветом странным — Мировая туманная боль — О, позволь мне быть также туманным И тебя не любить мне позволь.

У Заболоцкого в шуточно-эротическом стихотворении «Отдых» читаем:

Сепаратор, бог чухонский, Масла розовый король! Укроти свой топот конский, Полюбить тебя позволь.

Лексическое сходство последних строк в этих четверостишиях очевидно, но столь же очевидно, что это не более чем игровой прием: Заболоцкий заимствует у Мандельштама только ритмико-лексическое клише , полностью изменяя не только тематику и интонацию стихотворения, но и ритм .

Итак, повод видеть в стихах Заболоцкого переклички с первыми сборниками Мандельштама существует. Теперь попробуем найти связь между «Футболом» Заболоцкого и целым рядом мандельштамовских стихотворений .

Все пять стихотворений являют собой описание спортивной игры, причем спорт подается как динамическое действо — в противоположность античной традиции изображать спортсменов неподвижными, описывая красоту их тела, напряжение мышц и так далее. Девятнадцатый век, хотя и нарушает эту традицию, все-таки, во-первых, близок ей, а во-вторых, апеллирует к ней. Взять, к примеру, стихотворение Пушкина «На статую играющего в свайку».

Юноша, полный красы, напряженья, усилия чуждый, Строен, легок и могуч — тешится быстрой игрой! Вот и товарищ тебе, дискобол! Он достоин, клянуся, Дружно обнявшись с тобой, после игры отдохнуть.

Статика задается самим названием, да и динамика процесса игры у Пушкина мнимая.

Серебряный век делает описания спорта динамичными, вводит событие и героев , наконец, привносит в описания вселенский размах.

Но только тот действительно спортсмэн — Кто Разорвал печальной жизни плен : Он Знает мир, где дышит радость, пенясь…

Слишком дряхлы струны лир: Золотой ракеты струны Укрепил и бросил В мир Англичанин вечно-юный.

… Через моря и реки, Просторы, площади, снега, Расправив пышные доспехи И накренясь в меридиан, Несется шар.

И у Мандельштама, и у Заболоцкого сохраняется еще античное любование спортсменами , но к этому чувству оба добавляют еще и упоение движением, бешеным темпом игры. Более того, это радостно-восторженное состояние передается и героям стихотворений.

Ключевую воду пьет Из ковша спортсмэн веселый…

Ликует форвард на бегу. Теперь ему какое дело!

При этом в стихотворениях появляется мотив театральности: спорт «ненастоящ», он похож на всеохватывающее действо — не то на буффонаду, не то на мистерию.

Сам собой летает мяч, Как волшебная приманка. …………………………….. Он Творит игры обряд, Так легко вооруженный, Как аттический солдат, В своего врага влюбленный.

Как плащ, летит его душа, Ключица стукается звонко О перехват его плаща. Танцует в ухе перепонка, Танцует в горле виноград…

У Мандельштама это ощущение развивается в двоякое понимание спорта: с одной стороны, спорт — это порыв, выход за пределы «печальной жизни» , а с другой — действо, которое происходит в угоду публике.

Румяный шкипер бросил мяч тяжелый, И черни он понравился вполне.

Эта «чернь», масса, присутствует как у Мандельштама , так и у Заболоцкого. Это могут быть как зрители или некоторые подразумевающиеся наблюдатели , так и игроки .

Должно быть, так толпа сгрудилась, Когда мучительно жива, Не допив кубка, покатилась К ногам тупая голова.

Свалились в кучу беки, Опухшие от сквозняка…

Здесь угадывается романтическое противопоставление героя и толпы, но, впрочем, этот мотив ни в одном из указанных стихотворений не развивается