Стихи Сергея Есенина

Алый мрак в небесной черни Начертил пожаром грань. Я пришел к твоей вечерне, Полевая глухомань.

Нелегка моя кошница, Но глаза синее дня. Знаю, мать-земля черница, Все мы тесная родня.

Разошлись мы в даль и шири Под лазоревым крылом. Но сзовет нас из псалтыри Заревой заре псалом.

И придем мы по равнинам К правде сошьего креста Светом книги голубиной Напоить свои уста.

1915

Ах, как много на свете кошек

Сестре Шуре

Ах, как много на свете кошек, Нам с тобой их не счесть никогда. Сердцу снится душистый горошек, И звенит голубая звезда.

Наяву ли, в бреду иль спросонок, Только помню с далекого дня — На лежанке мурлыкал котенок, Безразлично смотря на меня.

Я еще тогда был ребенок, Но под бабкину песню вскок Он бросался, как юный тигренок, На оброненный ею клубок.

Все прошло. Потерял я бабку, А еще через несколько лет Из кота того сделали шапку, А ее износил наш дед.

Сентябрь 1925

В лунном кружеве украдкой

В лунном кружеве украдкой Ловит призраки долина. На божнице за лампадкой Улыбнулась Магдалина.

Кто-то дерзкий, непокорный, Позавидовал улыбке. Вспучил бельма вечер черный, И луна — как в белой зыбке.

Разыгралась тройка-вьюга, Брызжет пот, холодный, терпкий, И плакучая лещуга Лезет к ветру на закорки.

Смерть в потемках точит бритву… Вон уж плачет Магдалина. Помяни мою молитву Тот, кто ходит по долинам.

1915

В этом мире я только прохожий

Сестре Шуре

В этом мире я только прохожий, Ты махни мне веселой рукой. У осеннего месяца тоже Свет ласкающий, тихий такой.

В первый раз я от месяца греюсь, В первый раз от прохлады согрет, И опять и живу и надеюсь На любовь, которой уж нет.

Это сделала наша равнинность, Посоленная белью песка, И измятая чья-то невинность, И кому-то родная тоска.

Потому и навеки не скрою, Что любить не отдельно, не врозь — Нам одною любовью с тобою Эту родину привелось.

Сентябрь 1925

Вот оно, глупое счастье

Вот оно, глупое счастье С белыми окнами в сад! По пруду лебедем красным Плавает тихий закат.

Здравствуй, златое затишье, С тенью березы в воде! Галочья стая на крыше Служит вечерню звезде.

Где-то за садом несмело, Там, где калина цветет, Нежная девушка в белом Нежную песню поет.

Стелется синею рясой С поля ночной холодок… Глупое, милое счастье, Свежая розовость щек!

1918

Исповедь хулигана

Не каждый умеет петь, Не каждому дано яблоком Падать к чужим ногам.

Сие есть самая великая исповедь, Которой исповедуется хулиган.

Я нарочно иду нечесаным, С головой, как керосиновая лампа, на плечах. Ваших душ безлиственную осень Мне нравится в потемках освещать. Мне нравится, когда каменья брани Летят в меня, как град рыгающей грозы, Я только крепче жму тогда руками Моих волос качнувшийся пузырь.

Так хорошо тогда мне вспоминать Заросший пруд и хриплый звон ольхи, Что где-то у меня живут отец и мать, Которым наплевать на все мои стихи, Которым дорог я, как поле и как плоть, Как дождик, что весной взрыхляет зеленя. Они бы вилами пришли вас заколоть За каждый крик ваш, брошенный в меня.

Бедные, бедные крестьяне! Вы, наверно, стали некрасивыми, Так же боитесь бога и болотных недр. О, если б вы понимали, Что сын ваш в России Самый лучший поэт! Вы ль за жизнь его сердцем не индевели, Когда босые ноги он в лужах осенних макал?

А теперь он ходит в цилиндре И лакированных башмаках.

Но живет в нем задор прежней вправки Деревенского озорника. Каждой корове с вывески мясной лавки Он кланяется издалека. И, встречаясь с извозчиками на площади, Вспоминая запах навоза с родных полей, Он готов нести хвост каждой лошади, Как венчального платья шлейф.

Я люблю родину. Я очень люблю родину! Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь. Приятны мне свиней испачканные морды И в тишине ночной звенящий голос жаб. Я нежно болен вспоминаньем детства, Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь.

Как будто бы на корточки погреться Присел наш клен перед костром зари. О, сколько я на нем яиц из гнезд вороньих, Карабкаясь по сучьям, воровал! Все тот же ль он теперь, с верхушкою зеленой?

По-прежнему ль крепка его кора?

А ты, любимый, Верный пегий пес?! От старости ты стал визглив и слеп И бродишь по двору, влача обвисший хвост, Забыв чутьем, где двери и где хлев. О, как мне дороги все те проказы, Когда, у матери стянув краюху хлеба, Кусали мы с тобой ее по разу, Ни капельки друг другом не погребав.

Я все такой же. Сердцем я все такой же. Как васильки во ржи, цветут в лице глаза.

Стеля стихов злаченые рогожи, Мне хочется вам нежное сказать.

Спокойной ночи! Всем вам спокойной ночи! Отзвенела по траве сумерек зари коса…

Мне сегодня хочется очень Из окошка луну…

Синий свет, свет такой синий! В эту синь даже умереть не жаль. Ну так что ж, что кажусь я циником, Прицепившим к заднице фонарь! Старый, добрый, заезженный Пегас, Мне ль нужна твоя мягкая рысь?

Я пришел, как суровый мастер, Воспеть и прославить крыс. Башка моя, словно август, Льется бурливых волос вином.

Я хочу быть желтым парусом В ту страну, куда мы плывем.

1920

Клен ты мой опавший, клен заледенелый

Клен ты мой опавший, клен заледенелый, Что стоишь, нагнувшись, под метелью белой?

Или что увидел? Или что услышал? Словно за деревню погулять ты вышел

И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу, Утонул в сугробе, приморозил ногу.

Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий, Не дойду до дома с дружеской попойки.

Там вон встретил вербу, там сосну приметил, Распевал им песни под метель о лете.

Сам себе казался я таким же кленом, Только не опавшим, а вовсю зеленым.

И, утратив скромность, одуревши в доску, Как жену чужую, обнимал березку.

Матушка в Купальницу по лесу ходила

Матушка в Купальницу по лесу ходила, Босая, с подтыками, по росе бродила.

Травы ворожбиные ноги ей кололи, Плакала родимая в купырях от боли.

Не дознамо печени судорга схватила, Охнула кормилица, тут и породила.

Родился я с песнями в травном одеяле. Зори меня вешние в радугу свивали.

Вырос я до зрелости, внук купальской ночи, Сутемень колдовная счастье мне пророчит.

Только не по совести счастье наготове, Выбираю удалью и глаза и брови.

Как снежинка белая, в просини я таю Да к судьбе-разлучнице след свой заметаю.

Мы теперь уходим понемногу

Мы теперь уходим понемногу В ту страну, где тишь и благодать. Может быть, и скоро мне в дорогу Бренные пожитки собирать.

Милые березовые чащи! Ты, земля! И вы, равнин пески!

Перед этим сонмом уходящим Я не в силах скрыть своей тоски.

Слишком я любил на этом свете Все, что душу облекает в плоть. Мир осинам, что, раскинув ветви, Загляделись в розовую водь.

Много дум я в тишине продумал, Много песен про себя сложил, И на этой на земле угрюмой Счастлив тем, что я дышал и жил.

Счастлив тем, что целовал я женщин, Мял цветы, валялся на траве, И зверье, как братьев наших меньших, Никогда не бил по голове.

Знаю я, что не цветут там чащи, Не звенит лебяжьей шеей рожь. Оттого пред сонмом уходящим Я всегда испытываю дрожь.

Знаю я, что в той стране не будет Этих нив, златящихся во мгле. Оттого и дороги мне люди, Что живут со мною на земле.

Не бродить, не мять в кустах багряных

Не бродить, не мять в кустах багряных Лебеды и не искать следа. Со снопом волос твоих овсяных Отоснилась ты мне навсегда.

С алым соком ягоды на коже, Нежная, красивая, была На закат ты розовый похожа И, как снег, лучиста и светла.

Зерна глаз твоих осыпались, завяли, Имя тонкое растаяло, как звук, Но остался в складках смятой шали Запах меда от невинных рук.

В тихий час, когда заря на крыше, Как котенок, моет лапкой рот, Говор кроткий о тебе я слышу Водяных поющих с ветром сот.

Пусть порой мне шепчет синий вечер, Что была ты песня и мечта, Все ж, кто выдумал твой гибкий стан и плечи — К светлой тайне приложил уста.

Не бродить, не мять в кустах багряных Лебеды и не искать следа. Со снопом волос твоих овсяных Отоснилась ты мне навсегда.

Не жалею, не зову, не плачу

Не жалею, не зову, не плачу, Все пройдет, как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охваченный, Я не буду больше молодым.

Ты теперь не так уж будешь биться, Сердце, тронутое холодком, И страна березового ситца Не заманит шляться босиком.

Дух бродяжий! ты все реже, реже Расшевеливаешь пламень уст О моя утраченная свежесть, Буйство глаз и половодье чувств.

Я теперь скупее стал в желаньях, Жизнь моя? иль ты приснилась мне? Словно я весенней гулкой ранью Проскакал на розовом коне.

Все мы, все мы в этом мире тленны, Тихо льется с кленов листьев медь… Будь же ты вовек благословенно, Что пришло процвесть и умереть.

1921

О Русь, взмахни крылами

О Русь, взмахни крылами, Поставь иную крепь! С иными именами Встает иная степь.

По голубой долине, Меж телок и коров, Идет в златой ряднине Твой Алексей Кольцов.

В руках — краюха хлеба, Уста — вишневый сок. И вызвездило небо Пастушеский рожок.

За ним, с снегов и ветра, Из монастырских врат, Идет, одетый светом, Его середний брат.

От Вытегры до Шуи Он избраздил весь край И выбрал кличку — Клюев, Смиренный Миколай.

Монашьи мудр и ласков, Он весь в резьбе молвы, И тихо сходит пасха С бескудрой головы.

А там, за взгорьем смолым, Иду, тропу тая, Кудрявый и веселый, Такой разбойный я.

Долга, крута дорога, Несчетны склоны гор; Но даже с тайной бога Веду я тайно спор.

Сшибаю камнем месяц И на немую дрожь Бросаю, в небо свесясь, Из голенища нож.

За мной незримым роем Идет кольцо других, И далеко по селам Звенит их бойкий стих.

Из трав мы вяжем книги, Слова трясем с двух пол. И сродник наш, Чапыгин, Певуч, как снег и дол.

Сокройся, сгинь ты, племя Смердящих снов и дум! На каменное темя Несем мы звездный шум.

Довольно гнить и ноять, И славить взлетом гнусь — Уж смыла, стерла деготь Воспрянувшая Русь.

Уж повела крылами Ее немая крепь! С иными именами Встает иная степь.

Отговорила роща золотая

Отговорила роща золотая Березовым, веселым языком, И журавли, печально пролетая, Уж не жалеют больше ни о ком.

Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник — Пройдет, зайдет и вновь оставит Дом. О всех ушедших грезит конопляник С широким месяцем над голубым прудом.

Стою один среди равнины голой, А журавлей относит ветер в даль, Я полон дум о юности веселой, Но ничего в прошедшем мне не жаль.

Не жаль мне лет, растраченных напрасно, Не жаль души сиреневую цветь. В саду горит костер рябины красной, Но никого не может он согреть.

Не обгорят рябиновые кисти, От желтизны не пропадет трава, Как дерево роняет тихо листья, Так я роняю грустные слова.

И если время, ветром разметая, Сгребет их все в один ненужный ком… Скажите так… что роща золотая Отговорила милым языком.

1924

Русь

1

Потонула деревня в ухабинах, Заслонили избенки леса. Только видно, на кочках и впадинах, Как синеют кругом небеса.

Воют в сумерки долгие, зимние, Волки грозные с тощих полей. По дворам в погорающем инее Над застрехами храп лошадей.

Как совиные глазки, за ветками Смотрят в шали пурги огоньки. И стоят за дубровными сетками, Словно нечисть лесная, пеньки.

Запугала нас сила нечистая, Что ни прорубь — везде колдуны. В злую заморозь в сумерки мглистые На березках висят галуны.

2

Но люблю тебя, родина кроткая! А за что — разгадать не могу. Весела твоя радость короткая С громкой песней весной на лугу.

Я люблю над покосной стоянкою Слушать вечером гуд комаров. А как гаркнут ребята тальянкою, Выйдут девки плясать у костров.

Загорятся, как черна смородина, Угли-очи в подковах бровей. Ой ты, Русь моя, милая родина, Сладкий отдых в шелку купырей.

3

Понакаркали черные вороны: Грозным бедам широкий простор. Крутит вихорь леса во все стороны, Машет саваном пена с озер.

Грянул гром, чашка неба расколота, Тучи рваные кутают лес. На подвесках из легкого золота Закачались лампадки небес.

Повестили под окнами сотские Ополченцам идти на войну. Загыгыкали бабы слободские, Плач прорезал кругом тишину.

Собиралися мирные пахари Без печали, без жалоб и слез, Клали в сумочки пышки на сахаре И пихали на кряжистый воз.

По селу до высокой околицы Провожал их огулом народ… Вот где, Русь, твои добрые молодцы, Вся опора в годину невзгод.

4

Затомилась деревня невесточкой — Как-то милые в дальнем краю? Отчего не уведомят весточкой, — Не погибли ли в жарком бою?

В роще чудились запахи ладана, В ветре бластились стуки костей. И пришли к ним нежданно-негаданно С дальней волости груды вестей.

Сберегли по ним пахари памятку, С потом вывели всем по письму. Подхватили тут родные грамотку, За ветловую сели тесьму.

Собралися над четницей Лушею Допытаться любимых речей. И на корточках плакали, слушая, На успехи родных силачей.

5

Ах, поля мои, борозды милые, Хороши вы в печали своей! Я люблю эти хижины хилые С поджиданьем седых матерей.

Припаду к лапоточкам берестяным, Мир вам, грабли, коса и соха! Я гадаю по взорам невестиным На войне о судьбе жениха.

Помирился я с мыслями слабыми, Хоть бы стать мне кустом у воды. Я хочу верить в лучшее с бабами, Тепля свечку вечерней звезды.

Разгадал я их думы несметные, Не спугнет их ни гром и ни тьма. За сохою под песни заветные Не причудится смерть и тюрьма.

Они верили в эти каракули, Выводимые с тяжким трудом, И от счастья и радости плакали, Как в засуху над первым дождем.

А за думой разлуки с родимыми В мягких травах, под бусами рос, Им мерещился в далях за дымами Над лугами веселый покос.

Ой ты, Русь, моя родина кроткая, Лишь к тебе я любовь берегу. Весела твоя радость короткая С громкой песней весной на лугу.

1914

Свищет ветер, серебряный ветер

Свищет ветер, серебряный ветер, В шелковом шелесте снежного шума. В первый раз я в себе заметил — Так я еще никогда не думал.

Пусть на окошках гнилая сырость, Я не жалею, и я не печален. Мне все равно эта жизнь полюбилась, Так полюбилась, как будто вначале.

Взглянет ли женщина с тихой улыбкой — Я уж взволнован. Какие плечи! Тройка ль проскачет дорогой зыбкой — Я уже в ней и скачу далече.

О, мое счастье и все удачи! Счастье людское землей любимо. Тот, кто хоть раз на земле заплачет,- Значит, удача промчалась мимо.

Жить нужно легче, жить нужно проще, Все принимая, что есть на свете. Вот почему, обалдев, над рощей Свищет ветер, серебряный ветер.

Сыпь, гармоника! Скука… Скука…

Сыпь, гармоника! Скука… Скука… Гармонист пальцы льет волной. Пей со мною, паршивая сука.

Пей со мной.

Излюбили тебя, измызгали, Невтерпеж! Что ж ты смотришь так синими брызгами? Или в морду хошь?

В огород бы тебя, на чучело, Пугать ворон. До печенок меня замучила Со всех сторон.

Сыпь, гармоника! Сыпь, моя частая! Пей, выдра!

Пей! Мне бы лучше вон ту, сисястую, Она глупей.

Я средь женщин тебя не первую, Немало вас. Но с такой вот, как ты, со стервою Лишь в первый раз.

Чем больнее, тем звонче То здесь, то там. Я с собой не покончу. Иди к чертям.

К вашей своре собачей Пора простыть. Дорогая… я плачу… Прости…

Прости…

Ты меня не любишь, не жалеешь

Ты меня не любишь, не жалеешь, Разве я немного не красив? Не смотря в лицо, от страсти млеешь, Мне на плечи руки опустив.

Молодая, с чувственным оскалом, Я с тобой не нежен и не груб. Расскажи мне, скольких ты ласкала? Сколько рук ты помнишь?

Сколько губ?

Знаю я — они прошли, как тени, Не коснувшись твоего огня, Многим ты садилась на колени, А теперь сидишь вот у меня.

Пусть твои полузакрыты очи И ты думаешь о ком-нибудь другом, Я ведь сам люблю тебя не очень, Утопая в дальнем дорогом.

Этот пыл не называй судьбою, Легкодумна вспыльчивая связь,- Как случайно встретился с тобою, Улыбнусь, спокойно разойдясь.

Да и ты пойдешь своей дорогой Распылять безрадостные дни, Только нецелованных не трогай, Только негоревших не мани.

И когда с другим по переулку Ты пройдешь, болтая про любовь, Может быть, я выйду на прогулку, И с тобою встретимся мы вновь.

Отвернув к другому ближе плечи И немного наклонившись вниз, Ты мне скажешь тихо:

Добрый вечер! Я отвечу:

Добрый вечер, miss .

И ничто души не потревожит, И ничто ее не бросит в дрожь,- Кто любил, уж тот любить не может, Кто сгорел, того не подожжешь.

4 декабря 1925

Шел Господь пытать людей в любови

Шел Господь пытать людей в любови, Выходил он нищим на кулижку. Старый дед на пне сухом в дуброве, Жамкал деснами зачерствелую пышку.

Увидал дед нищего дорогой, На тропинке, с клюшкою железной, И подумал: «Вишь, какой убогой,- Знать, от голода качается, болезный».

Подошел Господь, скрывая скорбь и муку: Видно, мол, сердца их не разбудишь… И сказал старик, протягивая руку: «На, пожуй… маленько крепче будешь».

Я красивых таких не видел

Я красивых таких не видел, Только, знаешь, в душе затаю Не в плохой, а в хорошей обиде — Повторяешь ты юность мою.

Ты — мое васильковое слово, Я навеки люблю тебя. Как живет теперь наша корова, Грусть соломенную теребя?

Запоешь ты, а мне любимо, Исцеляй меня детским сном. Отгорела ли наша рябина, Осыпаясь под белым окном?

Что поет теперь мать за куделью? Я навеки покинул село, Только знаю — багряной метелью Нам листвы на крыльцо намело.

Знаю то, что о нас с тобой вместе Вместо ласки и вместо слез У ворот, как о сгибшей невесте, Тихо воет покинутый пес.

Но и все ж возвращаться не надо, Потому и достался не в срок, Как любовь, как печаль и отрада, Твой красивый рязанский платок.

Сентябрь 1925