Стихия характера

Самое большое счастье Георгия Якутовича было в том, что он умел выбирать. А выбирает обычно тот, кто уверен: только это мне необходимо, только в этом я вижу смысл жизни. У Якутовича его мировоззрение, его миропонимание всегда совпадали со смыслом работы по оформлению книг.

За небольшими исключениями он всегда выбирал книгу или соглашался принять полученный заказ, потому что был уверен: это его тема, его писатель, его атмосфера.

Героический пафос творчества Якутовича позволял ему понимать всю глубину страдания, величие подвига, тяготение людей к миру и счастью. Так Якутович встретился и выбрал исторические драмы Кочерги.

Украинский советский драматург Иван Кочерга занимался исторической драмой весьма успешно и довольно храбро. Его драматические поэмы «Ярослав Мудрый» и «Свадьба Свички» — стихотворные поэмы. Мы процитируем отрывки из них в авторизованном переводе с украинского. Драмы Кочерги отличаются живым изображением, здесь есть не только дыхание времени, но и дыхание каждого действующего лица. Люди несомненно главенствуют, выписаны ярко, созданы характерные драматические ситуации, сюжет отражает главную историческую истину, как ее понимает автор, и обстоятельства эпохи времен Киевской Руси.

Рыбак рыбака увидел издалека. Иван Кочерга со своим живописным видением героических и лирических сцен жизни Киевской Руси оказался полностью созвучен жизненным интересам художника Георгия Якутовича, который настолько увлекся драмами, что проработал над их оформлением три года. События были киевскими, а мастерская Георгия Якутовича находилась в бывшей иконописной мастерской Киево-Печерской лавры.

Видны были ближние пещеры, а за Днепром и сам Киев; гора Кисилевка, где и располагался замок литовского воеводы, тогда управлявшего городом. Здесь были улицы кожемяк, Гончаров, дегтярей… К драмам Художник создал около сорока больших гравюр плюс заставки и концовки.

Впечатляет портрет главного героя первой драмы — Ярослава Мудрого.

Христос сказал: «Несу не мир, но меч». Нет, отче, нет нигде путей готовых, Чтоб давний грех могли мы сбросить с плеч И на земле пресветлый рай взрастить. Так мудрости по книгам не открыть, И в горестных ошибках целый век Ее упрямо ищет человек. А чтоб людей добру и правде научить, Немало злых голов приходится срубить. Да, кроткий век без крови не создать. «Сперва закон, а после благодать».

Людей учу я книгой и делами, И сам все время у людей учусь. Премудр народ и будет жить веками, В трудах и битвах укрепляя Русь.

«Премудр народ…» В словах этих заложены сила и противоречие. Наблюдая частицы народа вовне и в себе самом, можно и усомниться — настолько беспомощны они, хаотичны, непоследовательны. Упование на вождей, легковерие, надежда на авось, стремление к легкой жизни, чтобы потом вдоволь хлебнуть тяжелой. И вместе с тем в минуты роковые — где, что и откуда берется.

И храбрость, позволяющая сломить хребет самому лютому зверю; и колоссальная выдержка, и мудрость, которая позволяет избрать единственно верный путь. Умение разглядеть и то, и другое, отдав предпочтение более существенному, отличало и Кочергу, и Якутовича. Это художники, глядевшие изнутри стихии народа.

Они пристально всматривались в этот оседающий или кружащий вихрь и не только понимали вектор приложения его сил, но и сами умели черпать силу в этом вихре. Художник может быть самым резким индивидуалистом, идущим вразрез всему, но и тогда он, пожалуй, — та затаенная искорка народной души, о которой и сам народ не ведает. В данном же случае мы имеем дело со счастливым совпадением, когда художники, сочетая трагическое и могущественное, выплески добра и зла, живописали те сгустки огня, которыми народ писал свою историю, более того — человек создавал свой неповторимый планетарный облик — и все это они находили в зеркале своей души.

Ярослав в гравюре Якутовича предстает с мечом и развернутым списком, за ним стоят инок с книгой и воевода, ратники и каменщики; до облаков поднимаются купола Софии. Манера Якутовича спокойна, наблюдательна и даже рассудительна. Но не бесстрастна.

Он соединяет символики видения с конкретикой фигуры, превращая, впрочем, саму конкретику в суперсимволику. Не идола создает, но видит в фигуре корневой смысл. Во второй «портретной» гравюре Ярослав Мудрый воздвигается как столп государства, как владыка. Он крепко держит меч и опирается на меч.

Вместе с тем это несколько уставший, «вымотавшийся» и рассуждающий человек. Глубокие черные тени создают ощущение тревоги, смятения, передают вечность борьбы. И это второй тезис, вокруг которого задумываются художники. Борьба — состояние противоестественное, вызывающее перенапряжение как общества, так и человека.

Но без борьбы человек не может отстоять порой человеческое; случается, он защищает иллюзию, но без этого он жить полнокровно, как сам то понимает, не может. Художники, признавая изнурительную тяжесть борьбы, попытались соединить иллюзию с необходимостью. Они создавали временный счастливый конец — и Кочерга делал это больше, чем Якутович, у которого ощущение трагического превалировало, как торжественная песнь несвершившегося…

Кольчуга, меч, ратники; коршун, поражающий ворона; стремительные лучи солнца, вырывающиеся из-под темных туч, — все это борьба, борьба и борьба. Якутович передает это ощущение эпически. Во-первых, он изображает то, что, по-видимому, было; во-вторых, в гравюре просматривается понимание неизбежности происходящего. И в этом, пожалуй, третий тезис, над которым серьезно задумывались художники. Судьба как понятие религиозное и магическое; и неизбежность, вытекающая из хода истории.

Кочерга умело соединяет оба начала, приводя ситуацию если не к идеалу, то, во всяком случае, к идеализации. Якутович, у которого нет необходимости ставить точку над i, персонифицирует ситуацию, очеловечивая и судьбу, и историческую неизбежность. Он дает возможность зрителю-читателю и самому что-то додумать, более того, он сеет сомнение, и в этот момент понимаешь, какие думы его обуревали.

Ощущение драмы происходящего одновременно — в осунувшемся озабоченном лице Ярослава и его фундаментально-воинственной позе. Лучи солнца падают на храм Софии — это надежда душевного спокойствия и обустройства…

Встречаясь с книгой, художник прежде всего ищет согласованности миров — своего и книги. Когда это достигается, вдохновение преодолевает холод мастерства и рождается достойное украшение книги, более того, выстраивается смысловой ряд, со-рассказ, со-измерение происходящих событий.

Есть кубок у отца, прозрачный, тонкий, Как будто медом полный золотым. Любила я, когда была ребенком, Через него глядеть из темноты. И Божий мир тогда являлся мне Прекрасным, словно в дивном, райском сне.

Это рассказывает Елизавета, одна из дочерей Ярослава. Художник изображает двух древнерусских красавиц, разумных, живо беседующих, величавых. Он тоже будто глядит через волшебный кубок и видит неуходящее прошлое, ту жизнь, которую, как и писатель, обязан был запечатлеть.

Четвертый тезис художника — соответствие представлений художника о том времени былой действительности. Безусловно, проникновение. Изучение первоисточников.

Личная убежденность в том, что одевались так, думали так, поступали так, что вся жизнь текла именно теми руслами. Исследовательский пафос, наверное, входил в противоречие с художественным прозрением. Преодолеть искушение — может быть, это было самым трудным. И еще — завоевать доверие читателей-зрителей.

А это значило прежде всего — убедить в правоте силы чувства. Кажется, оба достигли искомого. Драматическая поэма кончается словами Ярослава:

Чудесный новый Киев я построю. Богатый, пышный, краше всех столиц, Сияя золотыми куполами, Поднимется он гордо к облакам И новыми златыми воротами Укажет путь в грядущие века.

Мы знаем, как нелегко сбывалось это предначертание; понимаем, сколько в нем велеречивости, но и радуемся силе духа, возносящей людей над полем непрестанной борьбы… И идут с зажженными свечками древнерусские женщины, надеясь на лад, мир в своих семьях; в роде и народе, на всей земле. Свеча как символ надежды.

«Свадьбу Свички» можно назвать народной драматической поэмой. Иван Кочерга писал в послесловии: «Когда я случайно набрел на мотив «запрещения света», мотив, который и послужил темой для этой драмы, меня захватила в нем возможность нарисовать яркую картину городской жизни и социальной борьбы в старинном городе, а на этом красочном фоне дать почувствовать поэтический образ Украины…»

Пятый тезис — это способность художников поэтически осмыслить картины происходящих событий. А это значило — полностью представить себя в роли действующих лиц, заговорить их языком, запылать их чувствами. Стать более чем актерами. Получилось это или нет — судить читателю-зрителю. Мнения могут быть самые разные.

Но ясно одно: созданные образы волнуют, пробуждают воображение, рождают гнев и сочувствие… Литовские князья, правившие Киевом в XV-XVI веках, запретили зажигать свет в домах горожан и ремесленников. Главный герой драмы — оружейник Свичка, чья свадьба с любимой Меланкой и стала центром бурных событий. Городские цеховики восстали против запрещения света, против литовского и социального ига. Сама свадьба показана Якутовичем традиционно — это торжественное застолье со свечами, напитками, караваем, хором женщин.

Свичка и Меланка между зажженными свечами, в чем уже был протест против запрещения. Само застолье полно внутреннего действа и показывает, что художник добротно ознакомился с этнографическим материалом того времени.

Хор

Эй, прошла Меланочка Сквозь огонь, Точно чисто золото Через горн. Пусть живется с мужем ей На свету, Не пускай к ней, свечечка, Темноту. Ты свети им, свечечка, Веселей, Светлым счастьем-долею Много дней.

Эпически-фольклорное начало нарушается бурным ритмом народного восстания. Цеховики с топорами, палками, камнями волной поднимаются против своих угнетателей. Гравюры Якутовича сконцентрированы и упруги, они полны сдержанной силы и энергии.

Апофеоз драмы — образ Свички с погибшей Меланкой на руках. Это образ народного мстителя, решительного воина, за которым встает сплоченная дружина его единомышленников, чьи мужественные лица озарены факелами.

Ты умерла, и свадебное платье В крови, в грязи — как знамя дней былых! Но живы мы. Для боя, для расплаты Не надо нам нарядов дорогих.

Мы копотью пропитаны и потом, В простых сермягах кинемся на бой И победим…

И здесь приходят на ум прекрасные иллюстрации Якутовича к легендам о Довбуше, закарпатском повстанце и народном герое. Значит, в характере самого художника был бунтарский дух. Он выбирал себе достойную компанию: Ярослав Мудрый, Свичка, Довбуш…

Итак, шестой тезис: стихия характера. Это то непреодолимое, что подчас составляет и высшую радость, и трагедию художника. Сурово-торжественный почерк Якутовича передает как смысл события, так и его умонастроение, его восприятие седой старины.

Он воспринимал ее боль и радость, как свое кровное. Оттого так поступательно-ритмичен стиль его гравюр.

Гравюры к историческим драмам Кочерги создавались уже опытным и известным мастером. К тому времени Георгий Якутович уже создал литографии к «Угрюм-реке» В. Шишкова и иллюстрации к роману М. Коцюбинского «Фата-Моргана». Здесь художник выступает интерпретатором происходящих событий и резко декларирует свою позицию. Фигуры выразительны и напряжены, в «воздухе» носится невыносимость, хмель и ожидание взрыва. На суперобложке нестерпимое солнце пронизывает землю, которая изнемогает.

Из земли к небу тянутся руки мольбы и страдания — корявые, но еще сильные, хватающие последнюю надежду. Оптимистическая трагедия — так можно было бы сформулировать суть дарования Якутовича. Героико-эпическое начало утвердительно заявляет о себе в его лучших работах.

И проходят перед нами в иллюстрациях к «Фата-Моргане» выпуклые крестьянские судьбы времен первой российской революции. Словно налитые жизненной тяжестью, люди не в силах преодолеть предназначенное. Иллюстрации к «Фата-Моргане» сравнивали с лучшей мексиканской гравюрой. Сложилась и серия «Украинская народная музыка» — от Бояна до XX века.

Общеизвестны замечательные работы Якутовича «Аркан» — заставка к книге легенд о Довбуше: суровая пляска сплетенных в единое кольцо людей под всклокоченно-мятущимся небом. «Плотогоны» — мужественно управляющиеся и противостоящие стихии… Готовя иллюстрации к «Довбушу», Якутович странствовал по Закарпатью, знакомился с фольклором и народным искусством. В иллюстрациях к повести М. Коцюбинского «Тени забытых предков» художник создает многофигурные сюиты. «Рождественский вечер» — муж и жена на коленях перед иконами, висящими над накрытым столом со свечой.

Многоплановые, многофигурные графические сюиты представляют из себя видения той жизни, которая ушла и которая еще остается только потому, что ее сочинил писатель. Это преходящее и непреходящее, потому что это жизнь народа. «Мир повестей Михаила Коцюбинского, — рассказывает Якутович, — привлекал меня еще со школьной скамьи — иллюстрации к «Фата-Моргане» были первой работой, с которой начался мой путь художника. Но особенно волновали образы повести «Тени забытых предков», к иллюстрированию которой я приступил в 1962 году. Поэтому когда режиссер Параджанов, знавший о моей работе, предложил мне стать художником цветного фильма по мотивам повести, я, хоть и не без некоторого опасения, принял предложение». Работа над оформлением фильма дала Якутовичу новый ракурс видения, и, освободившись, он тут же переделал свои графические листы, стремясь передать светонасыщенность — «добиться серебристости, валерности штрихов в сцене лунной ночи на полонине, ощущение внутреннего свечения интерьера в листе «Рождественской ночи»».

Так Якутович пытался решить главную тему повести — «противопоставление естественности и гармоничности жизни человека в природе миру темных, приводящих к гибели обычаев и инстинктов».

Столкновение света и тьмы — вот что стало главным в творчестве этого художника.