Своеобразие прозаических произведений Бестужева (Марлинского)

Еще в период формирования революционно-романтического течения А. А. Бестужев стал его крупнейшим теоретиком и критиком. Одновременно он выступил как поэт и прозаик революционно-романтического направления. Сосланный в Сибирь за участие в восстании декабристов (впоследствии он был переведен рядовым на Кавказ), Бестужев под псевдонимом Марлинский через некоторое время возвращается к литературной деятельности.

Наиболее ярко декабристский романтизм окрашивает историческую повесть Бестужева «Роман и Ольга, повесть 1396 года» (1823). Идеализация древнего новгородского веча, решающего государственные дела, герой-гражданин, готовый пожертвовать личным счастьем и жизнью за свободу родины, гражданская патетика речей героя — все это было характерно для романтизма дворянских революционеров. В «Полярной звезде» за 1825 г. была напечатана повесть Бестужева «Изменник», которая варьирует одну из излюбленных идей рылеевских дум: «Завидна смерть за родину».

Своеобразие Бестужева-прозаика более отчетливо выступает в повести «Ревельский турнир» (1825). Здесь он попытался обрисовать феодально-рыцарский быт XVI в., сохранив «местный колорит». Вместе с тем в повести наряду с патетикой в обрисовке любви, наталкивающейся на социальные преграды, настойчиво звучит иронический тон в изображении рыцарских характеров и нравов. «Благородным», но грубым и трусливым рыцарям Бестужев противопоставляет демократического героя — пылкого, отважного и по-настоящему благородного юношу из купеческой среды, который на турнире, под опущенным забралом, одержал победу над самым сильным рыцарем, чем сначала вызвал восхищение, а затем негодование зрителей-феодалов, когда обнаружилось его социальное положение. Антидворянская направленность повести выступает и в намеках рыцаря Бернгарда на народное возмущение произволом дворян-феодалов: «Скорее медведя выучишь плясать, чем эстонца держаться по-людски. Еще-таки в замке они туда и сюда, а в городе — из рук вон; особенно с тех пор, как здешняя дума дерзнулаотрубить голову рыцарю Икскулю за то, что он в стенах ревельских повесил часа на два своего вассала». Эти воспоминания вызвал у Бернгарда слуга эстонец, которому рыцарь в гневе пригрозил «березовой лихорадкой». Декабристский протест против феодального гнета, против подавления личности звучит и в других повестях Бестужева из эпохи рыцарства. Автор заступается за «селян», угнетаемых и разоряемых феодалами, и признает законным их стремление сбросить власть господ.

Бестужев так формулирует идейно-художественный принцип своих исторических произведений: «Вы привыкли видеть рыцарей сквозь цветные стекла их замков, сквозь туман старины и поэзии. Теперь я отворю вам дверь в их жилище, я покажу их вблизи и по правде». Революционно-критическое отношение писателя-декабриста к отживающему общественному укладу позволило показать некоторые существенные его стороны. Историзм Бестужева, как и других декабристов, каким бы он еще ни был условным и романтическим, коренным образом отличался от сентиментальных исторических писаний Н. М. Карамзина и писателей его школы.

В 1828 г. анонимно печатается первая глава романтической поэмы «Андрей, князь Переяславский», вслед за тем в ближайшие годы появляются и другие главы поэмы. Произведение Бестужева обладает особенностями, характерными для эпической поэзии декабристов. Автор высказывает заветные мысли о справедливом общественно-политическом строе, о народном благоденствии, об идеальных отношениях между народом и властью. Неоконченная поэма Бестужева начата в широком эпическом плане, и сам автор заявил неудовлетворенность установившейся манерой романтической композиции. «Я устал,- пишет он в предисловии,- прыгать по-стрекозиному от предмета к предмету, не имея терпения склеивать их гладко».

Популярность Марлинскому принесли его «Русские повести и рассказы» (1832). «Московский телеграф» провозгласил Марлинского «первым прозаиком» и «создателем повести на русском языке». В. Г. Белинский назвал его «первым нашим повествователем», «творцом, или, лучше сказать, зачинщиком русской повести». Оговорка, сделанная критиком, знаменательна, и смысл ее раскрывается в одной из позднейших статей Белинского, где им дана итоговая историческая оценка творчества Марлинского.

В своих повестях писатель-декабрист не оставляет исторической тематики, однако основное внимание уделяет современности. Не отказывается Марлинский и от идей декабристов, хотя политические мотивы звучат теперь в его творчестве более глухо и неопределенно.

Романтиком оставался Марлинский и в своем стиле. Его стилистические принципы полярно противоположны требованиям «точности и краткости», которые А. С. Пушкин считал «первыми достоинствами прозы». Обилие неожиданных метафор и эффектных сравнений, поражающих антитез и резких гипербол, изысканных перифраз и блестящих каламбуров — все это придавало стилю Марлинского нарядность, напряженность, витиеватость. «…Каждое слово завитком» пишет о стиле Марлинского Белинский. «И в одно время на руке Минны запечатлелись жаркий поцелуй восторга и охладевшая слеза безнадежности» («Ревельский турнир»); «Время залечивает даже ядовитые раны ненависти: мудрено ли ему выдымить фосфорное пламя любви?» («Испытание»); «Океан взлелеял и сохранил его девственное сердце как многоценную перлу — и его-то, за милый взгляд, бросил он, подобно Клеопатре, в уксус страсти» («Фрегат «Надежда»») подобные выражения дали основание Белинскому спрашивать: «И это поэзия, а не реторика?..».

Оторванный от литературной среды, измученный тяжелыми условиями военной службы на Кавказе, Марлинский отстал от современного ему литературного движения. После появления прозаических произведений А. С. Пушкина и Н. В. Гоголя его романтическая проза стала анахронизмом. В итоговой историко-литературной оценке Марлинского как прозаика Белинский писал: «Явление Гоголя нанесло страшный удар всему реторическому, блестящему снаружи, эффектному,- риторическое, и многое, что до того времени казалось верхом натуральности, вдруг сделалось ненатуральным. Литература и вкус публики приняли новое направление. Все это оказалось вдруг, неожиданно. Марлинский, доселе шедший, по-видимому, впереди всех, вдруг очутился назади».