Сюжет и композиция романа «Евгений Онегин»

Несмотря на заглавие, подразумевающее, что речь пойдет главным образом о Онегине, Пушкин, едва представив своего героя , тут же о нем забывает и принимается беседовать с читателем: …на брегах Невы, Где, может быть, родились вы Или блистали, мой читатель; Там некогда гулял и я: Но вреден север для меня. Подобный прием будет повторяться в течение романа очень часто: автор постоянно сбивается то на воспоминания о «днях веселий и желаний», то на грустное размышление об уходящей молодости , то на рассуждение о превратностях творческого процесса: …Ко мне забредшего соседа, Поймав нежданно за полу, Душу трагедией в углу, Или , Тоской и рифмами томим, Бродя над озером моим, Пугаю стадо диких уток… Онегина то забывают на балу — а автор в это время беззаботно разгуливает по берегу моря, элегически вздыхая: «Я помню море пред грозою…», то Пушкин в «минуту злую» для Онегина прощается с читателем, оставляя героя в петербургском доме Татьяны.

К сюжету Онегина, заданному первой строфой романа , уже во второй строфе добавляется сюжет автора. Сложным взаимодействием двух сюжетов — сюжета автора и сюжета героев — и определяется своеобразие художественной структуры повествования в романе. С героем моего романа Без предисловий, сей же час Позвольте познакомить вас: Онегин, добрый мой приятель, Родился на брегах Невы… Онегин, с одной стороны, и «добрый приятель» автора, реальный человек, а с другой стороны — «герой романа», плод авторского воображения, и Пушкин постоянно будет переключаться между этими двумя ипостасями своего героя.

Вместе с Онегиным-приятелем автор намеревается отправиться за границу , — а Онегина как персонажа романа автор вправе оставить в парковой аллее для объяснения с Татьяной и при этом хулигански заметить: Но следствия нежданной встречи Сегодня, милые друзья, Пересказать не в силах я; Мне должно после долгой речи И погулять и отдохнуть: Докончу после как-нибудь. Пушкин весьма воль обращается как с героем, так и со временной линией повествования: первых семь глав зеркально отражаются в одной восьмой, заключительной. История Онегина и Татьяны повторяется с точностью до наоборот: любовь Татьяны к Онегину сменяется страстной влюбленностью Онегина в Татьяну, письмо Татьяны сменяется письмом Онегина, а «проповедь» Онегина — «уроком», который теперь, в свою очередь, дает герою Татьяна. Менее очевидной, но более психологической параллелью является сон Татьяны — едва ли не единственная в романе развернутая картина психологического состояния героини — и бал по случаю ее именин.

Связь, во-первых, сюжетная: ссора Онегина и Ленского, гибель последнего; а во-вторых, предметная детализация, общая для кошмарного сна и праздничной яви, заставляет ассоциативно связывать «уродов с того света» и веселых гостей Лариных: Лай, хохот, пенье, свист и хлоп, Людская молвь и конский топ! В гостиной встреча новых лиц, Лай мосек, чмоканье девиц, Шум, хохот, давка у порога… И вот уже беззаботные и ни о чем не подозревающие гости Лариных — «толстый Пустяков», «уездный франтик Петушков», «обжора» Флянов — благодаря сюжетной рифме предстают перед читателем в гротескном свете. И даже мирная картина с храпящими Пустяковыми, Гвоздиными, Простаковыми и мосье Трике «в фуфайке, в старом колпаке» может вызвать невольное воспоминание о ночном видении Татьяны: Вот череп на гусиной шее Вертится в красном колпаке… Пушкин постоянно намечает возможные, уже ожидаемые читателем сюжетные повороты — но не следует им: ситуация, показанная во второй главе, вполне благополучна: Ленский влюблен в Ольгу — и любим .

Появление Онегина в доме Лариных истолковано всеми соседями однозначно — «…свадьба слажена совсем, / Но остановлена затем, / Что модных колец не достали», перед героями не стоит никаких препятствий , — но «счастье», которое «было так близко, так возможно», не приходит: Ленский погибает, Онегин отправляется в путешествие, Ольга выходит замуж за улана и навсегда исчезает со страниц романа, Татьяну увозят в Москву на «ярмарку невест». Отказ от напрашивающихся линий сюжетного развития наиболее явно продемонстрирован автором на примере романной судьбы Ленского. Имеется два варианта возможного будущего своего героя: Быть может, он для блага мира Иль хоть для славы был рожден… — или А может быть и то: поэта Обыкновенный ждал удел…

Расстался б с музами, женился, В деревне счастлив и рогат Носил бы стеганый халат… Но об обоих вариантах автор начинает говорить тогда, когда Ленский уже мертв и ни один из вариантов судьбы героя заведомо не может быть реализован! Не меняет ситуации и финальная встреча Татьяны и Онегина в Петербурге: Пушкин демонстративно отказывается от каких бы то ни было сюжетных эффектов: объяснение Онегина и Татьяны заканчивается под «шпор внезапный звон» появившегося в комнате мужа героини — и мелодраматическая сцена, казалось бы, неизбежна. Однако именно в эту решительную минуту автор оставляет героев и прощается с читателями.

Не случайно современные Пушкину литературные критики отказывали роману в целостности и единстве: Н. Полевой рассматривал «Евгения Онегина» как «рудник для эпиграфов, а не органическое существо», а Н. Надеждин считал, что это не Роман вообще: «Евгений Онегин» не был и не назначался быть в самом деле романом… Он не имеет притязаний ни на единство содержания, ни на цельность состава, ни на стройность изложения». Да и сам Пушкин на первый взгляд давал основания для такой оценки своего романа, словно специально указывая на явные композиционные промахи: …Прими собранье пестрых глав, Полусмешных, полупечальных, Простонародных, идеальных, Небрежный плод моих забав…

А где, бишь, мой рассказ несвязный?.. И даль свободного романа Я сквозь магический кристалл Еще не ясно различал. Разница, однако, состояла в том, что критики не увидели в «Евгении Онегине» романа, а автор видел в нем роман нового типа. Принципиально новые законы художественного построения текста были сформулированы Пушкиным и в одном из писем к А. Бестужеву: «Роман требует болтовни».

Болтовня — сознательное стремление создать текст, который мог бы восприниматься как импровизационный рассказ; стремление добиться эффекта непринужденного диалога с читателем — и разрушить условно-литературное повествование о столь же условных литературных персонажах. Не случайно Пушкин представляет своего героя в романе дважды: в первой главе и в седьмой . Сопоставим эти фрагменты: Друзья Людмилы и Руслана! С героем моего романа Без предисловий, сей же час Позвольте познакомить вас: Онегин, добрый мой приятель… Пою приятеля младого И множество его причуд.

Благослови мой долгий труд, О ты, эпическая муза! Свободный и непринужденный разговор с читателем — тем более с читателем посвященным — сменяется пародийным взыванием к эпической музе в запоздалом «вступлении» к роману, о котором автор «вспомнил» только к предпоследней главе. Тем самым классицистская жесткая регламентация темы и структуры произведения, строгость композиционных правил, заданность авторской художественной установки и обязательность высокого пафоса иронически опровергаются и утверждаются права свободного от любой регламентации рассказа.

Причем «свободного» настолько, что автору иной раз приходится себе напоминать, кто его герой и что с ним происходит, «чтоб не забыть, о ком пою». «Забалтываясь донельзя» , автор тем самым получает возможность сказать обо всем — об элегиях и одах, о яблочной наливке и брусничной воде, о русском театре и французских винах, о лорде Байроне и безымянном немецком булочнике, о своем «брате двоюродном Буянове» и Наполеоне, оставшемся стоять у стен Москвы в ожидании ключей от города, и еще о многом, многом другом. Пестрота описаний и разностильность повествования не противоречат внутреннему единству «Евгения Онегина» — лирическим центром романа является автор. Лирические отступления, по замечательному выражению С. Г. Бочарова, не отступают от дела, а обступают его со всех сторон. Пушкин максимально эффективно использует повествовательные возможности четырехстопного ямба: ямб — гибкий, легко варьирующийся и интонационно очень близкий к разговорной речи размер, он передает динамику живой речи.

Той же цели служит и онегинская строфа — принципиально новый тип строфы, созданный Пушкиным именно для романа: онегинская строфа включает в себя 14 стихов четырехстопного ямба с рифмовкой AbAb CCdd EffE gg . Смысловая структура онегинской строфы — тезис, его развитие, кульминация, концовка — передает сам ход движения мысли. Пушкин сам указывает на эти недостатки: …Хоть поздно, а вступленье есть.

Я кончил первую главу; Пересмотрел все это строго: Противоречий очень много, Но их исправить не хочу. Пора мне сделаться умней, В делах и в слоге поправляться, И эту пятую тетрадь От отступлений очищать. При этом о необходимость избавляться от отступлений говорится в очередном лирическом отступлении, а противоречия становятся одном из важнейших конструктивных принципов романа. Заявление автора «я думал уж о форме плана» — явное противоречие авторскому определению романа как «рассказа несвязного», а признание в конце восьмой главы «даль свободного романа… / Еще не ясно различал»; «лета шалунью рифму гонят» так же явно не соответствует очень жесткой и нигде не нарушаемой системе рифмовки. Противоречие всплывает и на сюжетном уровне: в третьей главе, например, автор утверждает, что письмо Татьяны хранится у него — «Письмо Татьяны предо мною; / Его я свято берегу…», а в восьмой главе — что у Онегина: «Та, от которой он хранит / Письмо, где сердце говорит…» Указав на «разность между Онегиным» и собой, автор тут же добавляет: Страстей игру мы знали оба: Томила жизнь обоих нас; В обоих сердца жар угас…

Вследствие того, что автор привлекает внимание читателя к «технологической» стороне повествования , на первый план выходит металитературное значение романа: рассказывая о «приятеле», Пушкин все время напоминает читателю о «литературности» всего произведения — истинная история романа «Евгений Онегин» — не Татьяны и Онегина, а создание романа. Создатель же романа сам, следовательно, становится его персонажем — единственным, биография которого лишь намечена, в отличие, например, от Онегина, Татьяны или даже второстепенного героя Зарецкого: «жизнеописанию» каждого из этих персонажей отводится специальная часть повествования. Хронология пушкинской судьбы не линейна: в первой главе упоминается южная ссылка начала 1820-х гг. , в шестой — ушедшая молодость: Ужель мне скоро тридцать лет?

Но так и быть: простимся дружно, О юность легкая моя!.. — а восьмой годы отрочества — Лицей и заключительный лицейский экзамен: В те дни, когда в садах Лицея Я безмятежно расцветал… Старик Державин нас заметил И, в гроб сходя, благословил… Таким образом, свободное варьирование тем, стилей, голосов, подключенных к авторскому повествованию, свободное перемещение в пространстве и времени, соединение объективно-повествовательного и субъективно-лирического типов повествования — важнейшие принципы композиционной организации романа.

Вне авторского слова, особого пушкинского стиля, «Евгений Онегин» превращается в обычную слабую мелодраму — без развязки и эффектных сцен; разрушается тип героя, созданного Пушкиным, — «доброго приятеля» автора и одновременно героя романа; разрушается пушкинский образ художественного пространства, строившегося в романе по принципу взаимоналожения двух миров — реального и литературного.