Сюжет о «дочерней неблагодарности» в контексте произведений Пушкина и Тургенева

«Станционный смотритель». Иллюстрация Д. Шмаринова.

Преемственная связь Тургенева и Пушкина сильнее всего ощущается в развитии новых принципов изображения человека. Причем эта связь осуществляется Тургеневым в высшей степени своеобразно, в соответствии с эстетическими требованиями эпохи второй половины XIX века. Тургенев продолжает творчески развивать традицию Пушкина-психолога, обращаясь к выявлению духовности своих персонажей, их психологии, обусловленных процессами как внутренней, так и общественной жизни.

«Поэзия Тургенева имеет своим источником глубокое чувство действительности, сердечную симпатию ко всему живому, и потому ее чувства всегда истинны, ее мысли всегда оригинальны»1, — писал Белинский. Это чувство меры, «инстинкт истины», по словам Белинского, сближает Тургенева с Пушкиным2. Чуткий к поэзии действительной жизни, Тургенев любил воспроизводить живое созерцание красоты, которое освобождает человека от корыстных эмоций и возвышает над прозой жизни.

Вот почему объектом изучения его становятся прежде всего духовное состояние человека, весь сложный мир человеческой души.

В основе пушкинской и тургеневской повестей — вечный шекспировский сюжет о «дочерней неблагодарности». Своеобразным двигателем сюжета в той и другой истории становится чувство глубокой отцовской обиды и оскорбленного человеческого достоинства. Тема вины и искупления образует своеобразный подтекстовой план нравственно-философского содержания произведений.

Как у Пушкина, так и у Тургенева обыденно-реалистический характер конфликта меняется и переходит в другую сферу — нравственную и философскую. Оказавшись в тупике и чувствуя свою полную беспомощность, герои смиряются и уповают на волю Провидения. Самсон Вырин в «Станционном смотрителе» «удаляется от зла» и совершает благо, то есть доживает свою одинокую жизнь тихо и скорбно. Потеряв свою Дуню и отчаявшись, пушкинский герой пребывает в смирении, которое можно приобрести только тогда, когда лишишься всего. Отвергнутый Дуней, Самсон Вырин полагается на Божью волю.

Станционный смотритель так и не испытал радости возвращения «блудной дочери», и неизвестно, как умер он — прощая или проклиная ее. Страдания Самсона Вырина не вознаграждаются при жизни Высшей силой. Более того, «зло» в лице Минского — его обидчика — также остается безнаказанным.

Но пушкинский герой вовсе не «маленький человек», каким его принято считать. Это прежде всего трагическая личность, с цельной и нравственной позицией, которая никогда «душу свою не продаст за комфорт». Не будет преувеличением, на наш взгляд, назвать образ Самсона Вырина одним из самых «тишайших и христианнейших».

Стремление отдать себя детям, «раствориться» в этой любви свойственно и тургеневскому герою — помещику Харлову , отдавшему все свое состояние неблагодарным дочерям. Отцовская любовь здесь поднимается до уровня материнской. Возникает ситуация «обманутого отца», гибнущего в финале из-за душевной черствости своих любимых дочерей.

Мотив дочерней неблагодарности является определяющим в обоих произведениях. То, что произошло с Самсоном Выриным и помещиком Харловым, кажется «насмешкой какой-то злой и необратимой силы». Они сделали «добро», а обрели «зло», но, значит, сила добра все-таки победила в них.

Оба понимают, что зло в мире безгранично, но один — станционный смотритель — отступает и смиряется, а другой — помещик Харлов — пытается бороться с ним и погибает, становясь жертвой собственного мщения.

Чем дальше мы идем в глубь замысла произведений, тем большее внутреннее сходство обнаруживается в героях. Оба несут груз трагической вины, безропотно отдаваясь воле Всевышнего. Но «отцовское проклятие» тяготеет над «блудными дочерьми», ибо «не слава им — бесчестие отца». «Степной король Лир» сам «загасил» свечу своей жизни.

Сатанинское начало все-таки восстало в нем, как оно может восстать в душе каждого человека, не умеющего прощать. «Блудные дочери» в обеих повестях проходят через «искушение», но не все выдерживают его. Возвращение же к отцовским «истокам» происходит слишком поздно, когда «тяжкий грех» уже совершен, а покаяния так и не происходит. Но «проклят от Бога предавший отца своего».

Этот христианский мотив как бы дополняет мотив вины и искупления. Отречение от отца своего, как известно, приводит в конце концов к потере «внутренней связи с Богом»3.

Пушкинский герой выходит за пределы собственного «я» и смотрит на себя и собственные жалобы со стороны, понимая их несостоятельность и бренность своего «я» перед высшей правдой. В Библии сказано, что несчастны будут Дети, презревшие отца своего: «Не ищи славы в бесчестии отца твоего, ибо не слава тебе бесчестие отца. Хоть он и оскудел разумом, имей снисхождение и не пренебрегай им при полноте силы твоей…

Ибо милосердие к отцу не забыто…» .

Мотив вины и искупления — один из основных лейтмотивов обеих повестей. «Искушение не есть зло, но добро. Оно хороших делает еще лучше. Это горнило для очищения золота» .

В финале повести Дуня все же приходит на могилу своего отца, раскаивается младшая дочь помещика Харлова, понимая, что она предала его.

Жизнь станционного смотрителя освещается высшим проявлением духовного «я». Это наступает в тот момент, когда он понимает тщетность попыток вернуть Дуню, когда чувствует, что его родительские чувства растоптаны и преданы. Это самоотречение поднимает его на высшую нравственную ступень, с которой начинаешь смотреть на него как на «воплощение души человеческой». Пробуждение духовного «я» происходит у «блудной дочери» слишком поздно.

Отвергая отца, она отвергает не только высшее, духовное начало, но и божественное. Все это не снимает с нее трагической вины. Дуня не протянула руку помощи отцу, когда тот нуждался в ней, не облегчила душевные муки отца, не обратилась, как младшая дочь Харлова в тургеневской повести, к отцу со словами: «Виноваты, отец, согрешили…»

«Запертая» в рамках «маленькой», незначительной личности духовность прорвалась наконец в Самсоне Вырине и поразила всех — даже рассказчика-повествователя, который в конце концов не пожалел семи рублей, истраченных на дорогу, чтобы услышать конец этой занимательной истории, задевшей его за живое. Самсон Вырин из жалкого существа возносится на внушающую удивление и уважение духовную высоту. Вряд ли это духовное воскресение наступило для Дуни, которая на протяжении многих лет так и не вспомнила об отце.

Запоздалое раскаяние блудной дочери»свидетельствует лишь о том, что оно могло бы намного раньше «осветить» ее «заблудшую душу» и спасти отца от неминуемой гибели.

Самсон Вырин, так же как и Харлов, способен к самопожертвованию. Но они оба наказаны за ослепление родительской любовью. Оба они лишаются дочерей, все более и более отдаляясь от них, и оба несут «груз» трагической вины, безропотно отдаваясь воле Всевышнего.

«Злой дух» побеждает в нем, когда он был уже близок к прощению: «Червяком для вас сделался… а вы — и червяка давить?..» В этом смысле Харлов сближается с шекспировским Лиром и существенно отличается от пушкинского героя, смиренно принимающего кару Божью.

Мотив убитой веры постоянно варьируется в повести: «Убили вы во мне веру-то! Все убили!..» Мотив необратимости возмездия еще более усиливается в сцене разрушения Харловым своего «гнезда» и его гибели: «Захотели вы меня крова лишить — так не оставлю же я вам бревна на бревне!..»

Примечательно, что последние слова, которые произносит Харлов перед смертью, могли быть произнесены и пушкинским героем: «Ну, доч…ка… Тебя я не про…», то есть неизвестно, прощает или проклинает он свою младшую дочь — Евлампию. Как неизвестно, «простил» или «проклял» Самсон Вырин свою «блудную дочь».

Высокое духовное восхождение, на которое поднялся пушкинский герой, наступает именно в тот момент, когда он отказывается от мщения.

Отсутствие «духовного света», видимо, не позволило дочери станционного смотрителя прийти к живому отцу и покаяться. Отчасти Самсон Вырин виновен и сам: он не воспитал в Дуне «страх Божий», и она жила, не боясь Божьей кары за «презрение» отца своего. Как сказал Достоевский, «совесть без Бога есть ужас, она может заблудиться до самого безнравственного»4.

Тема трагизма индивидуального человеческого существования проходит через все творчество Пушкина. Приходя в соприкосновение с тайными законами жизни, улавливая их интуицией художника, он, как и Тургенев, открывает перед нами трагические высоты бытия, утверждая нравственные идеалы добра, веры, любви.

Если человек хочет покончить со злом и виной, он должен прежде всего признать собственную вину. Только религиозный человек может чувствовать себя действительно виновным и принять свою вину во искупление.

Примечания

1. Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1953-1959. Т. VIII. С. 318. 2. Там же. С. 319.

3. Лаут Р. Философия Достоевского в систематическом изложении. М., 1996. С. 291. 4. Достоевский Ф. М. Об искусстве.

М., 1979. С. 81.