Трагические мотивы в лирике Марины Цветаевой

Марина Цветаева — поэт трагического мироощущения. Уже в раннем стихотворении «Молитва» она задумывается о смерти: Христос и Бог! Я жажду чуда Теперь, сейчас, в начале дня! О, дай мне умереть, покуда Вся жизнь как книга для меня. Ты дал мне детство — лучше сказки И дай мне смерть — в семнадцать лет!

Мысли не только о скорой, но и желанной смерти не оставляли Цветаеву практически на протяжении всего ее творческого пути. Поэтесса в пятнадцать лет признавалась: О, для чего я выросла большая? Спасенья нет! Она в семнадцать лет пишет стихотворение, где к неизвестному прохожему обращается… из могилы: Сорви себе стебель дикий И ягоду ему вслед, — Кладбищенской земляники Крупнее и слаще нет. Но только не стой угрюмо, Главу опустив на грудь, Легко обо мне подумай, Легко обо мне забудь.

Однако в то же самое время Цветаева надеялась: Моим стихам, написанным так рано, Что и не знала я, что я — поэт… Моим стихам о юности и смерти Нечитанным стихам! — Разбросанным в пыли по магазинам , Моим стихам, как драгоценным винам, Настанет свой черед. Поэтесса как будто предсказала и собственную трудную судьбу, и долгое отторжение ее стихов значительной частью критики и читателей.

После эмиграции в 1922 г. трагические нотки в поэзии Цветаевой усилились. Так, в 1925 г. она писала: Русской ржи от меня поклон, Ниве, где баба застится… Друг! Дожди за моим окном, Беды и блажи на сердце…

Ты, в погудке дождей и бед — То ж, что Гомер в гекзаметре. Дай мне руку — на весь тот свет! Здесь — мои обе заняты. Здесь воспоминания о типичном русском пейзаже опять вызывают у Цветаевой мысли о загробном мире.

Тяготы эмигрантского быта, западноевропейские обыватели, чуждые духовным исканиям русских изгнанников, укрепляли поэтессу в убеждении, что именно ей и ее товарищам по несчастью суждено даже в смерти сохранить всечеловеческую любовь: Доктора узнают нас в морге По не в меру большим сердцам. Цветаева всегда ощущала свое одиночество — и в среде эмиграции, где большинство отвернулось от нее из-за открыто просоветской позиции ее мужа С. А. Эфрона. И в чисто поэтическом отношении -.она была вне школ, вне направлений, не имела последователей и учеников.

В 1931 г. в стихотворении «Страна» Цветаева выразила тоску по России, по той России, которую уже не вернуть: Можно ли вернуться Вдом, который срыт? Заново родися! Вновую страну! Ну-ка, воротися На спину коню Сбросившему! Эдакому гостю Булочник — ломтя Ломаного, плотник — Гроба не продаст!

Той ее — несчетных Верст, небесных царств. Той, где на монетах — Молодость моя, Той России — нету. Как и той меня. А попытка вернуться «в дом, который срыт», привела Марину Ивановну к настоящей трагедии, не в стихах, а в жизни. Она возвратилась в СССР в июне 1939 г., но уже в августе была арестована дочь, а в октябре — муж.

На родине Цветаева потеряла самых близких ей людей, подверглась остракизму, оказалась лишенной возможности полноценного творчества, возможности публиковать свои произведения, и, в конечном счете, — лишенной средств к существованию. В своем последнем стихотворении она утверждала: Чем пугалом среди живых — Быть призраком хочу — с твоими… И — фоба нет! Разлуки — нет!

Стол расколдованном разбужен. Как смерть — на свадебный обед, Я — жизнь, пришедшая на ужин. Эти стихи родились менее чем за полгода до гибели.

Цветаева чувствовала, что жизнь идет к концу, к прощальной вечере — ужину. Она не хотела оставаться «пугалом среди живых» и в смерти надеялась преодолеть разлуку с родными и близкими, которых лишилась так скоро и внезапно. Здесь уже предсказан финал: 31 августа 1941 г. в эвакуации в Елабуге в состоянии безысходной тоски, потеряв всякую надежду на лучшее, Марина Цветаева покончила с собой. Четверть века спустя на ее родине вышел первый однотомник цветаевских стихов .

Черед для ее поэзии все-таки настал, но сама поэтесса, к несчастью, до этого времени не дожила.