Трагичность поэзии М. Цветаевой

Жизнь и творчество М. Цветаевой отмечены напряженной трагедийностью. Ее стихия — душевное горение, безмерность чувств, постоянный выход за пределы нормы, состояние конфликта с окружающим миром:

Что же мне делать, певцу и первенцу, В мире, где наичернейший — сер! Где вдохновенье хранят, как в термосе! С этой безмерностью в мире мер?!

Эти строки — воплощение отчаянного одиночества. Действительно, судьба преследовала М. Цветаеву с редким ожесточением. Она всегда была обездолена и страшно одинока.

Ощущение своего «сиротства» и «круглого одиночества» было для нее проклятием, источником неутихающей душевной боли:

Под свист глупца и мещанина смех Одна из всех — за всех — противу всех! Сей громкий зов в небесные пустоты.

Трагедия состояла в том, что у поэтессы не было никакой возможности приспособиться к окружающему миру, и, безмерно тяготясь одиночеством, она усугубляла его своим бунтарством, вызовом:

Руку на сердце положа: Я не знатная госпожа! Я — мятежница лбом и чревом.

Поэтому любовь в поэтическом мире М. Цветаевой — всегда трагедия, поединок роковой, всегда спор, конфликт. Ее любовная лирика — неистовая, буквально захлебывающаяся болью:

Где бы ты ни был — тебя настигну. Выстрадаю — и верну назад. Перестрадай же меня!

Я всюду: Зори и руды я, хлеб и вздох, Есмь я и буду я, и добуду Губы — как душу добудет Бог.

Перед нами действительно — «вопль вспоротого нутра». Постоянно «вытесненная в себя, в единоличье чувств», несмотря на браваду, дерзкий вызов, М. Цветаева всю жизнь отчаянно искала сочувствия, отклика, понимания. Едва ли можно у другого поэта найти столь частое прямое обращение к читателю, к потомкам, такой предельно искренний, доверительный тон, такую обнаженность чувств:

К вам всем — что мне, ни в чем не знавшей меры. Чужие и свои?! Я обращаюсь с требованьем веры И с просьбой о любви.

В эмиграции М. Цветаева как бы потеряла почву, осталась наедине с собой, без читателя, наедине со своим смятением, со своей трагедией. Здесь уже трагедию переживало само поэтическое слово. Стремясь к сжатости и скорости , она создавала настолько сложный и темный стихотворный язык, что читателю было очень трудно воспринимать ее произведения. Запутанный синтаксис, пропущенные и подразумеваемые глаголы, умолчания — все это превращало ее стихи в ребусы:

Спорый бог, Скорый бог. Шпоры в бок — бог! Взлет, всплеск, всхлест, охлест — бог, Сам черт на веслах — бог.

В принципе, само поэтическое ремесло для М. Цветаевой всегда было трагедийным. Поэт никогда не совпадает со своей эпохой, с читателем:

Двадцатого столетья — он, А я — до всякого столетья.

Поэт отделен от современности причастностью к тайнам бытия, но это не спасает его от жестокости окружающего мира. Судьба М. Цветаевой была трагична. Но она всегда говорила, что «глубина страдания не может сравниться с пустотой счастья».

И, наверное, только страдая, можно наполнить стихи таким чувством, такой энергией, как у М. Цветаевой.